но о чем бы мне пришлось пожалеть. Сожалеть я мог разве только о том, что барон так, а не иначе имел обыкновение рассказывать свои истории в кругу друзей за доверительной, сердца и настроения открывающей бутылкой. А слово такого, любящего правду и достоверность человека может быть принято в любое время за чистейший факт.

Как бы твердо ни решил я ни в чем не обманывать читателя, все же я не могу требовать от него доверия к моим заверениям. Итак, прежде чем сделать шаг вперед, я хочу чистосердечно сказать, как я узнал об этом в высшей степени достоверном дополнении. А также я хочу представить свои грамоты, документы и доказательства.

Мой усопший отец был самым бедным крестьянином в Боденвердере. Звался он Йохеном Кюпером. У него было два сына, я и мой младший брат. Первый — то есть моя скромная особа — был наречен при крещении именем Юргена, а второго назвали Хенниге.

На восьмом году моей жизни бюргерство Боденвердера назначило меня пастухом гусей. Семь лет я верой и правдой служил на этом важном посту. А мой брат, благодаря своему уму, трудолюбию и жажде знаний, возвысился до должности кантора и пономаря в Боденвердере.

Должность пастуха гусей действительно открывала передо мной печально ограниченную перспективу, и моему горячему, стремящемуся к почестям и славе духу этот караван вскоре надоел.

Я думаю, мне было уже лет пятнадцать, когда я твердо решил отказаться от своего поста. Но моя горячая кровь и молодой задор не позволили мне обставить мой уход с большой торжественностью и подобающими формальностями. В одно прекрасное утро я оставил своих гогочущих подданных на лугу, чтобы они могли и дальше мирно и безмятежно гоготать, повернул свой дорожный посох налево и ушел прочь.

Я следовал велению своего носа, не предугадывая, собственно, направления моего путешествия. И всякий раз, входя в деревню, я вымаливал у деревенских жителей сочувствие и поддержку. Я был красивым, краснощеким юношей — преимущество, которое служило лучшей рекомендацией у прекрасного пола. Сочувствие служанок и крестьянок помогло мне не умереть с голоду. И так, с молитвой «Отче наш» и ловлей цикад, прошел я через всю Нижнюю Саксонию, через Мекленбург, Голштейн, Шлезвиг и т. д.

От такого образа жизни я значительно вырос, стал статным и дородным.

Когда я бродяжничал в датских владениях, там проводилась большая вербовка рекрутов. И один вербовщик взял меня на мушку. Я был слишком неопытен, чтобы разгадать его намерения, чтобы понять — или чтобы бояться, и не успел я оглянуться, как стал мушкетером короля Датского.

Наш полк стоял гарнизоном в Копенгагене. Однажды, когда я красовался на главной улице, мне выпало счастье быть замеченным ее величеством, вдовствующей королевой Дании. Она по достоинству оценила мою талию, рост, профиль, embonpoint[155] и мужскую силу, и я тут же решил попытать свое счастье.

Мое деликатное, благоговейное чувство не позволяет мне в деталях описывать этот прекрасный период моей жизни. Достаточно сказать, что я сразу же был переведен в лейбгвардию, быстро прошел все военные чины, мне пожаловали дворянство и в настоящее время я — майор Его Королевского Величества Кристиана VII Датского[156] В мой патент так и было записано, «что его Величество, из особого уважения к выказанной отваге, храбрости и служебному рвению Юргена Кюпера, милостивейше соизволили упомянутому Юргену Кюперу даровать дворянство».

И поэтому мои читатели теперь могут объяснить оттенок poltronnerie[157], который непроизвольно проник в мое посвящение.

В Копенгагене мне выпало счастье очень близко познакомиться с его высокородной милостью, бароном фон Мюнхгаузеном. В то время ой еще не стал игрушкой своей удивительной и феерической судьбы, так как это все было еще до войны с турками.

Когда я расстался с моим лучшим и благороднейшим другом, проливая потоки слез, вызванных выпитым бургундским, я многие годы ничего не слышал о нем. А между тем я поддерживал с моим братом, нынешним пономарем в Боденвердере Хенниге Кюпером оживленную переписку. Каково же было мое удивление, когда брат известил меня, что высокородная милость барона фон Мюнхгаузена остановилась на жительство в Боденвердере, и здесь en Famille[158] имеет намерение закончить свои дни!

Вести о приключениях барона распространились по всей Германии и Дании. Повсюду они стали предметом застольных бесед. Одни им верили, другие сомневались. Однако в большинстве случаев из этих историй делались странные выводы. Вместо того чтобы размышлять о самом предмете, о правде и лжи, о возможном и невозможном, все считалось выдумкой, а барон — лжецом.

Я называл эти утверждения клеветой; я по опыту знал, что Мюнхгаузен не был способен ни на малейшее искажение правды. Эти громогласные заявления стали причиной многочисленных ссор. Не раз я вызывал на дуэль на пистолетах, однако мои противники целились так неудачно, что вместо головы отстрелили мне обе ноги[159]. Вот я и хожу теперь на деревянных ногах, опираясь на костыли.

После того как я стал хранителем чести Мюнхгаузена, мне захотелось еще точнее узнать все подробности. Но они оказались настолько деликатными, что я не мог бы написать об этом самому барону. Тогда я обратился к пономарю Хенниге Кюперу, моему брату, и попросил его самым подробным образом проинформировать меня о характере, приключениях, образе жизни, семье и т. д. барона фон Мюнхгаузена.

Вот ответ моего брата, который я предлагаю благосклонному читателю без дальнейших предисловий в качестве моих верительных грамот.

«Боденвердер, 13 мая 1788 года

Высокородный господин,

Высокоуважаемый господин брат майор.

Драгоценное послание моего высокородного господина брата от 14 passato[160] получил своевременно и из него понял, что высокородная милость господина брата желает узнать подробно о Conduite[161], характере, семье и Fatis[162] высокородной милости господина фон Мюнхгаузена. Получив этот запрос, верноподданнейше отвечаю:

1) что высокородная милость господина фон Мюнхгаузена пережила такие Fata's и они имеют, впрочем, настолько странный и ужасный вид, что когда господин барон изволит рассказывать о них ежедневно всем добрым друзьям, то его превосходительство, господин барон, изволит подкреплять их такими ужасными проклятьями и руганью, коих нельзя было предположить, видя такого благонравного кавалера, и что он сам вовсе не хочет клясться в этом; и так как

2) я удостоен чести высокородной милостью господином бароном почти каждую неделю давать свидетельство моего покорнейшего почтения, и так как я при такой оказии слушаю рассказы его собственных благородных уст:

То пусть не будет недостатка в письменной передаче моему высокородному