до последней женщины был продан по самой высокой цене, и таким образом был положен конец этой мерзости. Падайте так же удачно, господа! Счастливого пути, если повезет.

Когда я провел здесь четыре недели, меня послали с важными поручениями к королю Нубии в Сеннар[175]. Мы путешествовали на верблюдах.

Я хочу рассказать только о самом важном, что приключилось с нами среди тысяч авантюрных и неавантюрных историй во время долгого пути, потому что знаю, как мало пользы будет моим читателям от остального.

Голодный лев, плутавший в песчаной пустыне, был первым,, на ком мне захотелось продемонстрировать спутникам свои заслуги. Лев был ужасно свирепым, огонь струился из его глаз, так что у одного раба от попадания такой искры загорелась рука. Окрыленные львиной отвагой и мужеством, мы пошли друг на друга, постояли некоторое время, приготовившись к нападению, и взялись за дело, хотя сначала немного походили вокруг да около. — Он бросил меня наземь, но от его удара я так подскочил, что оказался на нем сверху и оттуда схватил его сначала за глотку, а затем — за морду и разорвал его, да так, что у меня в каждой руке оказалось по половине. После этого меня стали все очень уважать. Все радовались, что избавились от такой опасности, и жалели лишь о том, что прекрасная львиная шкура была разорвана пополам. Если бы я хорошо подумал, то вытащил бы его через уши.

Еще одно происшествие я запомню на всю жизнь. Слезаю я с верблюда, хочу кое-что проделать на некотором отдалении, в чем не очень-то нужны свидетели, не знаю, как спастись от жары, снимаю шляпу и стягиваю перчатки. Дома я привык к тому, чтобы вешать все на гвоздь. А здесь? — Кроме солнечных лучей в моем распоряжении ничего нет. Я все вешаю на них — свою шляпу, перчатки, плеть — и целую минуту ни о чем не беспокоюсь. Когда же все было сделано, я смотрю вверх, ищу свои вещи, — и смотри-ка! — все полным ходом улетает к солнцу. Я беру свой пистолет, стреляю и попадаю, к счастью, в свою плеть, которая опять-таки на всем ходу падает вниз. Однако вот неприятность, у меня нет болыце ни пороха, ни свинца, да и другие вещи, имей я даже заряд, ушли слишком далеко от места выстрела. В том же году их открыл в Англии Гершель, приняв за большие пятна наряду с другими[176]. А я из-за этого стал походить теперь на цыгана.

Мы прибыли в Нубию и вскоре после этого добрались до столицы королевства по имени Сеннар, где была и королевская резиденция. Подарки, которые я должен был вручить королю, как всегда, состояли из прекрасных седел, алмазных брошек и других драгоценностей. Не было ничего сложнее, чем быть допущенным к монарху. Хотя в обыденной жизни там не пользовались столь тягостным ритуалом, однако он использовался на официальных аудиенциях. Войти можно было, лишь пропев специальную мелодию. Для этого были предназначены определенные лица из придворной капеллы, которые ради денег давали указания, но все настолько усложняли, что часто людей, не овладевших модуляциями, отсылали обратно, а их подарки оставляли. Я попросил для себя лишь лист бумаги и положил ноты[177] под текст, который, если его перевести, звучал примерно так: «Всемогущий монарх! Солнце справедливости! Необоримая колонна своей империи. Я, ничтожный раб твой, осмеливаюсь целовать пыль под твоими стопами. Выслушай мою мольбу, которую я передаю тебе от имени моего господина. Он взывает к твоему состраданию, дабы ты был милостив к нему и принял эти дары как из его собственных рук. Они всего лишь ничтожные доказательства его преклонения и щедрости. От всего сердца желает он, чтобы властитель всех миров даровал тебе долгой жизни, благоденствия и благословения».

И народ ответил: «Аминь».

И на это приветствие они ответили так:

«Добрый, благородный человек! Мы благодарим тебя за то, что ты прибыл передать нам доказательства любви своего господина. Мы падаем ниц и молим у ног величайшего монарха. Передай ему наш привет в следующих словах: Султан Селим передает свой привет властителю всех варварских государств и заверяет его в своем преклонении и милости. Пусть долгие годы разливаются по его мощному государству радость и благоденствие, пусть враги государства будут смиренны, и пусть он долго живет в мире».

И народ ответил: «Аминь».

Поскольку здесь я пробыл недолго, то и рассказать своим читателям могу не очень много интересного. Я мог бы, конечно, многое порассказать о стране, о ее растениях, о жителях, их обычаях и привычках — однако я знаю, что подобные вещи вас не интересуют. Тогда о другом[178].

Большие опустошения нанес в тех местах один дракон. Он был настолько страшен, велик и силен, что своим дыханием уничтожал все, что оказывалось рядом с ним. Однажды за обеденным столом рассказал мне об этом король. «О, — сказал я, — у Мюнхгаузена хватит мужества, чтобы сразиться с драконом». — Меня отвели примерно в ту местность, где он обитал. Все выглядело там страшно и дико. Вокруг дымящейся пещеры лежала большая груда человеческих черепов и костей. Трое моих спутников сразу же умерли от страха, ибо им внушили, что в пещере сидит сатана, опутанный цепями тьмы. Я довольно точно рассмотрел его с расстояния в несколько сот шагов. Его голову покрывала корона, сиявшая золотом, а его язык, который он высовывал подобно пламени и снова заглатывал, показался мне длиной более 30 футов[179]. Когда он нас почуял, послышался такой рев, что под нашими ногами земля задрожала. Умер и мой четвертый спутник, и я остался один. — Я подумал о том, как лучше всего убить чудовище, пошел домой, напек пирогов из смолы и сильнейшего яда, вернулся, наколол пироги на шест примерно в 100 футов длиной. Едва только дракон их проглотил, как его со страшным шумом разорвало пополам. По моему знаку сбежались люди и увидели, как жалко корчится чудовище. А так как драконий жир очень даже может пригодиться, то я взял себе полную банку. Все были рады, упали перед Мюнхгаузеном на колени, понесли его в паланкине в Сеннар и так нагрузили его подарками, что я не все смог принять.

Когда я завершил свои дела и заключил договоры с королем, я решил продемонстрировать свое искусство выездки на быстроногом жеребце (которого я, — чуть было не забыл сказать — приказал погрузить на верблюда, чтобы он не стал менее резвым)