Я доказала свою мудрость, но стоило ли мне считать себя польщенной?

Или же возмутиться тем, что он использовал моего же подданного, устраивая мне проверку?

Радости я не испытывала.

— Так он отправил ко мне моего же человека в качестве судьи, — сухо сказала я. — Об этом он тоже велел тебе рассказать? Как жаль, что свидетелями не стали мои придворные. Поднимайся.

Тамрин начал вставать, но застыл и снова рухнул в поклоне.

— Со мной играли. А теперь я показал себя дураком.

— Лучше уж ты, чем я. Разве ты стал бы рисковать своим караваном и самой жизнью на службе глупой царице?

— Но она не глупа, и теперь я буду служить ей до конца своих дней.

— Да. Потому что так велел тебе чужой царь. Вставай.

Он поднялся на ноги.

— Иди. Проведай своих верблюдов. Поешь, отдохни. Я избавлю тебя от этого бремени — необходимости говорить за нас обоих разными уголками рта. Могу лишь представить себе беседы, которые ты ведешь при этом в своей голове.

Он выдохнул и легонько покачал головой.

— Возвратись ко мне осенью.

Дерзость царя возмущала меня, и все же… заставляла задуматься. Надолго задуматься. Если Соломон, сидя на перекрестке путей, поймал в свои сети Финикию и Египет, то мне каким-то образом нужно было заманить его в собственную сеть.

В течение следующих месяцев я начала составлять в голове ответ, записывая по нескольку слов за раз, останавливаясь и начиная снова.

В ту осень я лично изложила все на папирусе.

Ты спросил, как возможно такое, что я ни в чем не нуждаюсь. Я же спрашиваю тебя: как возможно такое, что ты так зависишь от всех остальных? У нас, в Сабе, среди различных племен принято принижать себя и смеяться над нашим богатством. «Какое прекрасное животное!» — восклицает кто-то при виде редчайшего белого верблюда. «Ах, это? — говорит его хозяин. — Да это же просто коза, к тому же еще и не дойная». И потому будь уверен, что птица, летящая через твои границы от нас, летит от народа, чьи добродетели — гостеприимство и преуменьшение, те же качества, что заставляют нас отдавать наилучшие наши вещи и животных — вплоть до самого своего шатра — тем, кто всего лишь похвалит это. Мы говорим в ответ, что это лишь безделушка.

Но ты привык к совершенно иному, а потому я скажу тебе без смирения: Саба не нуждается в зерне других источников, помимо собственных оазисов. Ароматы богов растут в наших садах, потому что богам приятно растить их в садах Сабы, Нам не нужно чужое зерно и не нужен чужой бог. То же солнце, что сжигает урожай других народов, мягко греет нашу землю, а луна пробуждает во тьме посев. Золото для нас не столь ценно, как для соседей, — оно как песок пустыни, что набивается в сандалии, волосы и глаза. Наши шахты неистощимы, наши финиковые рощи обильны, нашим стадам нет числа.

Мы защищены от агрессоров, ни одна армия не может выступить против нас и выжить в песках, преодолеть границы скал и соленого моря. Сами боги создали нашу крепость, защищенную и закрытую, словно ваш потерянный рай, и оставили нам небольшие воротца, чтобы мы могли поделиться с миром своими товарами и получить от мира хвалу и прибыль. В моей столице не один рай, но два. Все было дано нам двойною мерой. Аромат нашей мирры божественен — он относит души фараонов и царей в мир иной и пропитывает воздух земли, на которой растет, отчего наш народ проживает все больше лет, а затем обретает бессмертие в смерти. Как может быть иначе? Все царство пропитано ароматом бога, каждый человек здесь жрец, даже насекомые поют гимны. Здесь земные удовольствия становятся божественными, и мы облечены знанием того, что служим богу самим своим дыханием.

Да, боги несправедливы, они подарили все блага мира лишь нам, и щедрой рукой. Но все же, торгуя поморю и на суше, мы едим лучшее со столов мира, мы носим лучший шелк, индиго и пурпур. Мы так утопаем в роскоши, что простой хлеб и финики, простая ткань сияют для нас новизной.

Ты спрашиваешь, как я могу не нуждаться. Вот мой ответ. Но истинный твой вопрос заключался не в том, как умеет народ не нуждаться ни в чем, а в том, как женщина может в тебе не нуждаться. И вот мой ответ: я плод своей земли. Я — Саба. В Египте есть их Нил, у нас же есть муссоны, наши каналы и дамбы, устройство которых нашим предкам нашептали сами боги. Так мы живем с начала времен, мы вечны и мы благословенны. Любую нашу войну, текущую или прошлую, ведем мы только с собой, ибо никто не сравнится с нами в страсти и в мести.

Так отчего же ты приказываешь мне, как вассалу, послать в твое царство своих послов? И призывал ли ты также послов моего отца, который был главным жрецом бога, восставшего выше гор, коснувшихся самого неба? Я Верховная Жрица, я Дочь Алмакаха, и смертные правители мне не указ.

А потому я пишу тебе не как царица и не как жрица. Я спрашиваю тебя: как можешь ты почитать одного бога превыше всех остальных, бога, лишенного имени и лица? Отчего мудрец называет его единственным богом и рискует вызвать злобу и зависть других богов — отчего твой бог просит тебя о подобном? И как можно чтить бога в храме, закрытом от неба каменной крышей?

Между нами не должно быть загадок. Я слышала от моего торговца, Тамрина, что мы кузены и оба происходим от общего предка, единственного, кто пережил потоп, Ноя, чьи сыновья расселились до края земли. Ты наверняка поймешь все, что я тебе написала, и наверняка ты знал о том, что я говорю. Оттого я доверяю свои слова ветру, надеясь услышать их эхо. Даже боги жаждут понимания.

Не знаю, почему я дописала последнюю фразу и кто повелел мне ее добавить: боги или стремление моего сердца.

Я наблюдала за девушками, которые прислуживали мне в покоях. За тем, как они щебечут о своих мелких страстях: о самых красивых дворцовых рабах. О мелких чиновниках, что брали прислужниц в свои постели. О дарах, которые мне приносили и большую часть которых я отдавала им, о том, кто и откуда прислал эти дары.

Я наблюдала за советниками. За местью, которая ими руководила, за планами, которые они строили в зале совета, за тем, как они спорили за столом, распаляясь так, словно сама луна упадет на землю, если они не докажут своей правоты.

Наблюдала за аколитами моей новой школы жрецов, исполненными религиозного рвения. Рвение диктовало им каждый шаг и поступок в надежде на… что? Мои жрецы, рьяно защищавшие свою таинственность, формировали отдельную касту и претендовали на превосходство над прочим миром. Как они определяли, что их бог действительно с ними?

Я видела все слишком ясно: как земледельцы и купцы стремятся к богатству, будто преследуя само солнце, и столь же тщетно. Как их жены кичатся своими беременными животами, как бездетные женщины покрывают головы от стыда, как влюбленные почитают идол своей привязанности.

Вахабила, который боялся неопределенности в будущем. Шару, которая носила в себе тюрьму прошлого. Тамрина, не знающего покоя. И лишь мой загадочный евнух, казалось, существовал — в мире? В настоящем? — как остров спокойствия среди, нас.