— Сорок?

— Именно. И теперь, когда храм закончен, он начал работы над одним большим дворцом для себя и другим — для дочери фараона.

Я смотрела на него и думала, насколько приукрашены могут быть рассказы торговца.

— Моя царица, клянусь тебе, что все сказанное мною — правда.

— Ну хватит. Давай поговорим откровенно. Как может один мужчина возлечь с таким количеством женщин? Прости, но в этом твоя история перешагнула все границы возможных преувеличений.

— Я не сомневаюсь в том, что жены почти не видят царя, и только главные жены получают его… внимание. Этих невест отдают — а он получает — с приданым, которое должно увеличить его богатство, гарантировать безопасность путей, или же в обмен на людей для постройки далеких городов, или ради укрепления мира с соседними племенами. Он не одержим рождением сыновей, этот царь, им движет лишь желание расширить торговлю и улучшить благосостояние. У него есть враг в Дамаске, серьезный враг, нападающий на северные границы…

— Ты говорил, что северная граница его царства проходит по Евфрату.

— Да, но это оказалось спорным вопросом. Его территория доходит до северо-востока Дамаска, но сам город принадлежит Резону, царю Сирии. А потому он продолжает укреплять свои главные города и начал строить один из них в пустыне.

Вот так. Не столь уж все и идеально у этого новорожденного царства. Я снова откинулась на подушки, когда Тамрин замолчал; мой разум гудел от мыслей.

Египет граничил с израильским царством на юге, Финикия — на севере и западе. Будучи союзниками, три государства могли достичь многого. Такие союзы уже создавались ранее — главным в них был Египет, — в обмен на дары, дипломатические представительства, брачные союзы и защиту друг друга. У Сабы были собственные связи с Египтом и рынками Иерусалима и Тира, однако явился царь, который зовет фараона «отцом» и поставляет пищу на стол Хирама!

Даже ослабевший Египет нашел способ жениться на силе, нашел царя, способного защитить его торговые пути.

Я сжала губы. Даже здесь, как и на каждом повороте, мне не избавиться от давления необходимости свадьбы. Если бы только я могла получить столько же выгод, при этом не поступившись ни каплей своей власти! Яфуш был прав, когда сказал мне несколько долгих месяцев назад: женщина не может править как мужчина.

Нет, мы должны быть намного умнее.

— Краткий итог, моя царица, таков: он царь, который не знает иного исхода дел, чем исполнение своих планов — но не посредством войны, как его отец, а благодаря торговле.

— Что ты хочешь сказать?

— Царица, он долгое время расспрашивал о меня о тебе и твоем дворе, о том, как к тебе относится твой народ. — Тамрин помедлил, а затем неловко заерзал на сиденье.

— И что?

— Затем он практически повелел, чтобы при его дворе появилось твое посольство, а Саба высказала ему свое почтение.

Я поглядела ему в глаза таким ледяным взглядом, что он рухнул на колени и склонил голову к самой земле.

— Да неужели?

Женщина способна совершенно извести себя за один только год. Царица — тем более, особенно когда у царицы тяжело на душе.

И мне совершенно не нравилось то, насколько я нервничаю. Потому что мое беспокойство придавало значимости всем рассказам об этом царе, израильтянине Соломоне.

Если хоть малейшая часть рассказов была правдива, в частности, крепкий союз с Финикией и Египтом — с последним помянутый царь буквально делил ложе, — я знала, что не могу позволить себе спокойно молчать. Одно неловкое движение любого из народов, и безопасность путей Сабы окажется под угрозой, как и ее рынки.

В течение следующих восьми месяцев я шесть раз призывала Тамрина к себе во дворец.

Это был год его отдыха, когда другие, меньшие караваны отправлялись с теми же товарами на север, лишившись престижа главного торговца их царицы, который доходил дальше и пребывал в пути гораздо дольше.

Зимой он отправлялся в долгий путь, на несколько месяцев. Месяцев, которые проводил в оазисах возле тракта, в Иерусалиме, возможно, что и в Дамаске. А затем был обратный путь, снова на много месяцев. И вновь, после почти целого года передышки, зимой он выступал с караваном.

В первый раз, когда я призвала его, он преподнес мне в подарок другой свиток.

— Последние изречения их царя, — сказал Тамрин. И подарил также маленькое чудо: статую финикийской богини Астарты, сидящую на троне и держащую в руках кубок.

— Это та, кому поклоняются финикийцы? — спросила я.

— Да, богиня плодородия, секса и войны. — Тамрин помолчал. — Полагаю, что это одно и то же.

Я рассмеялась.

— Но ты ведь не дошел до самой Финикии…

Он покачал головой.

— Я купил статую в Иерусалиме, где эта богиня также многим известна.

— Людям бога, который говорит «Аз есмь»? — продолжила я с притворным ужасом.

— В том городе знают больше богов, чем храмов в самой Сабе, — ответил он.

— Но что же она делает? Она прорицает? — С того самого дня на поляне я не могла больше смотреть на жертвенные миски, как прежде.

— Нет. Ты увидишь, царица. Вот сюда, в полость, наливается теплое молоко. Попробуй, и ты увидишь маленькое чудо.

В ту ночь я читала последние изречения израильтянина. О госпоже Мудрости и ее противоположности, Глупости. Как же он меня раздражал!

Чтобы отвлечься, я вспомнила о статуе Астарты и попросила Шару принести подогретого молока. Шара стояла за моим плечом, когда я наливала молоко в идола и устанавливала его обратно на стол. Несколько долгих минут мы вместе смотрели на идола, как глупые козы, пока наконец первая капля, затем вторая, третья не появились на кончиках ее грудей и не закапали в чашу.

Мы вместе рассмеялись, и я рассмотрела статую, заметив две дырочки там, где были ее соски.

— Вот оно что, они залепили их воском, — сказала я, — а теплое молоко его растопило!

Шара то и дело смеялась в ту ночь, еще долго после того, как я поставила статую на полку к моим домашним идолам.

— Расскажи мне историю о рае, — сказала я, когда в следующий раз призвала Тамрина. И он вновь повторил мне рассказ о первом мужчине, созданном из земли, и первой женщине, сотворенной из его ребра. О змее, который сказал женщине, что та не умрет, если съест священный фрукт.

— Разве не то же рассказывают о Гильгамеше из Вавилонии, который нашел в саду богиню жизни и мудрости, «хранительницу плода жизни»? Не та ли это богиня, о которой царь впоследствии пишет «госпожа Мудрость»? И все же ты говоришь мне, что он почитает лишь единственного бога и не чтит ни одной богини!

— Их истории кажутся мне странными, — ответил Тамрин, качая головой. — Одно я знаю наверняка: я собственными глазами видел, как царь разбирает невозможные судебные иски. К тому же он сам говорил мне, что в ночь, когда он принес тысячу жертв всесожжения, бог пришел к нему во сне и спросил, какой дар царь желает от него получить. Он попросил мудрости и проницательности, чтобы править своим народом, на что бог ответил, что даст ему также богатство и власть, которых царь не стал у него просить. Оттого говорят, что царь способен читать в сердцах людей, как это могут делать только боги. Что он понимает природу и животных так, как недоступно обычному человеку, — даже пауков, саранчу и рабочих муравьев. Кое-кто из простого народа верит, что царю известен язык деревьев, птиц и даже рыб.