Касс попятился:

– Шучу.

– Ладно, предположим, вы получите душу, – сказала Эли. – Что случится с человеком после того, как его душу заберут?

– Его душа вступит в восхитительное состояние, – ответила Скилаки. – Она свободно воспарит, более не скованная физическими ограничениями, и начнет впитывать знания и мудрость. Возможно, со временем она найдет пристанище в новом теле. Что касается ее первоначального обиталища, оно тоже обретет свободу – свободу от эмоций и мыслей, возможность действовать на уровне чистых инстинктов, как самые работящие из представителей насекомых.

– То есть вы предлагаете нам добровольно стать зомби? – спросил я.

– Я не знаю этого слова. Я лишь хранитель врат Артемисии, – сказала Скилаки. – Вас смущает мое предложение?

– Еще как смущает! – воскликнула Эли.

– В таком случае вы вольны отказаться. – И Скилаки повернулась к нам спиной.

Стоило ей начать подниматься по ступеням, как весь мавзолей завибрировал. Земля вновь задрожала, а стены стали блекнуть.

– О, ну здорово, сейчас вся эта штука исчезнет, – простонал Касс.

Я вырвался из рук папы и бросился за прорицательницей.

– Подождите! – заорал я.

– Джек, а ну вернись! – крикнул папа мне вслед.

Я слышал, как он бросился вдогонку. Я обежал Скилаки и встал перед ней, загораживая проход.

– Я хочу увидеть Артемисию, – сказал я. – Скажите ей, что я… что я потомок Массарима.

Скилаки едва не упала.

– Ты смеешь указывать мне… – Она вдруг осеклась и наклонилась вперед. – Ты сказал – Массарим? Если на то пошло, я и правда наблюдаю некоторое сходство…

– Передайте своей царице, что мы подумаем над ее требованием души, но только при условии, если она отдаст нам каменный шар и обеспечит безопасный путь назад, – заявил я.

Судя по грозному оскалу, содержащему не так уж много зубов, ждать положительного ответа не стоило. Скилаки шагнула назад и начала поднимать руку:

– У тебя нет права торговаться.

Я почувствовал, как мои ноги оторвались от ступеньки, и поспешно развернулся, чтобы ухватиться на колонну и не дать запустить себя в воздух.

– Оставь его! – Папа схватил прорицательницу за руку и попытался оттащить ее назад, но все его усилия закончились тем, что в его ладонях остались мелкие лоскутья кожи и тоги. Все мое тело, будто насаженное на огромный крюк, дернулось вверх.

– Нет! – закричал кто-то внизу. – Я отдам свою душу!

Скилаки повернулась на голос. Папа застыл столбом. Мои ноги бухнулись о мрамор.

В стороне от нас профессор Бегад поднялся со своего кресла-каталки. Он держался прямо и гордо, с силами, которых я от него не ожидал.

– Я предлагаю леди Артемисии свою душу.

Мы все бросились к профессору Бегаду; ноги его не удержали, и старик рухнул назад в кресло.

– Вы не можете, профессор! – воскликнул я.

Но профессор отрицательно помотал головой.

– Дети мои, – произнес он скрипучим шепотом, – посмотрите на меня. Мне не так долго осталось. Вы не представляете всю ту боль, которую мне приходится терпеть. Когда я умру, я перестану быть вам полезен. Так что прошу… позвольте хотя бы моей смертью помочь вам в ваших поисках локули.

Папа ошеломленно смотрел на старика:

– Вы готовы умереть ради них?

Профессор Бегад кивнул.

– Я всегда поступаю так, как считаю правильным.

– Мы вам не позволим! – заявила Эли.

– Вам не понравится жизнь в качестве зомби, профессор, – поддержал ее Касс.

– Скилаки, – сказал я, – пожалуйста, дайте нам минутку-другую.

Она закатила глаза, и один из них вывалился из глазницы. Но бывшая прорицательница успела поймать его до того, как он ударился о мраморную лестницу, и сунула глазное яблоко на место.

– У меня есть все время мира, – сказала она. – В полном смысле этого слова.

– Я ничего не видел, – пробормотал Касс.

Я побежал вниз по ступеням, знаками призывая остальных последовать за мной. Торквин встал за креслом профессора Бегада и застегнул ремень вокруг талии старика, после чего опустился на колени, взялся за подлокотники и встал, подняв каталку на уровень своей груди. Когда он начал медленно спускаться, Бегад прикрыл ладонь здоровяка своей.

– Я буду скучать по тебе, старый друг, – сказал он.

Торквин кашлянул. Его лицо густо покраснело. Опустив старика на землю, он старательно отводил взгляд, чтобы не смотреть на нас.

Что смерть профессора Бегада будет значить для него?

Что она будет значить для нас?

Я посмотрел на профессора. За его слезящимися покрасневшими глазами таилась решимость – столь же несокрушимая, как нависающие над нами мраморные колонны.

– Джек… – Голос Эли вернул меня к реальности.

– Вот наш план, – сказал я. – Пусть будет как она хочет. Но мы будем действовать супербыстро. Так, чтобы Артемисия отдала нам локулус, но не успела ничего с ним сделать.

– Это безумие, Джек, – возразил Касс. – А что, если она сначала его зомбирует?

– Вспомни послание Чарльза Ньютона: «Где хромой пойдет, больной встанет, мертвый будет жить вечно», – на память воспроизвел я. – А вдруг это означает, что локулус может возвращать к жизни? Мы просто вернемся с профессором и попробуем на нем!

Папа резко побледнел:

– Джек, ты собираешься играть с жизнью и смертью.

– А для смертных нет игры опаснее, – заметил Канавар.

– Мне нечего терять, – вмешался профессор Бегад. – Если я умру здесь, на этом все закончится. Моя жизнь потеряет смысл. Но если моя жертва приведет к локулусу, это будет означать, что я жил не напрасно. Прошу вас. Это наш шанс.

Он долго и внимательно посмотрел на каждого из нас. Никто не произнес ни слова. Торквин издал совершенно нехарактерный для него звук, нечто среднее между хрипом и чихом, и, отчаянно моргая, уставился куда-то вдаль.

Бегад взял руку Торквина:

– Мой верный помощник, несмотря на наши неисчислимые различия, я знаю: тебя мне будет не хватать больше всего. Ты ведь не подведешь меня?

Здоровяк кивнул; даже под его густой бородой было видно, что его лицо потемнело и будто окостенело. Все так же молча он поднял кресло и зашагал по ступенькам вверх.

– Моя госпожа, – обратился Бегад к бывшей прорицательнице, говоря так громко, как только это было возможно в его состоянии. – Я отдам вам свою душу при двух условиях. Первое – что вы позволите моим друзьям сопровождать меня. И второе – что вы гарантируете их возвращение в добром здравии.