«А куда ты хочешь пойти?»

«Все-то тебе скажи!» — тьма рассыпалась смехом, и в ней проступило женское лицо. Трудно было решить, сколько ведьме лет: может, тридцать, а может, и все девяносто. Но мы не ошиблись, когда думали, что она скорбна разумом — в каждой морщинке, в каждой черточке ее нервного подвижного лица я чувствовала душевную болезнь.

И я знала, чье лицо смотрело из-за этой болезни. То самое, которое вчера было на портрете, который сжег Энцо.

«Энрике Леонардо Саброра, — отчетливо проговорила я, и меня закрутило во мраке — так ребенок отбрасывает от себя надоевшую игрушку. — Если он работал над терапией инквизиторов, то мог придумать такую же терапию для ведьм. Излечить всех! Чтобы не было больше ни ведьм, ни тех, кто набрасывает петлю им на шею».

«Заткнись! — прогрохотала тьма. — Завали свой рот, гадина!»

Значит, это точно был доктор Саброра. Я постаралась успокоиться и выровнять дыхание — видит Бог, это оказалось сложно, все во мне дрожало от ужаса. Я прекрасно понимала, что ведьма может перестать со мной церемониться, и тогда Энцо, если он еще жив, получит мои кусочки, аккуратно упакованные в коробку.

«Он ставил на тебе опыты, — медленно проговорила я. — Он тебя пытал. Он, возможно, понял свои ошибки, нанял команду опытных хирургов… Как тебя оперировали? Через нос?»

Я сжалась и замерла, понимая, что сейчас она ударит. Однако ведьма не ударила. Тьма медленно пульсировала, словно ждала ответа. Далеко-далеко мелькнуло едва различимое лицо ведьмы.

«Саброра умер, — сказала я и торопливо взмолилась: не Энцо Саброра, пожалуйста, только не Энцо! — Но его клиника до сих пор работает. И там по-прежнему делают то, что называют терапией ведьм. Хотят заработать премии и звания на чужой крови».

Мне сделалось горько. Бесконечно горько. Никто и слова не сказал бы тамошним мозгоправам — кромсают ведьм, ну и пусть себе кромсают, чем меньше этих гадин, тем лучше. А изуверы в зеленых халатах будут рассказывать о том, что работают над делом государственной важности и спасают человечество. Возможно, в их воспаленном воображении плавала картина идеального мира, в котором нет ни ведьм, ни инквизиторов — только обычные люди, и они держатся за руки и поют хвалебные гимны.

«Заткнись, — хрипло выдохнула тьма, но я услышала уже не приказ, а мольбу. — Заткнись, гадина. Подстилка инквизиторская».

«Тебе нужна помощь, — твердо сказала я. — Тем ведьмам, которые все еще в клинике, тоже нужна помощь. Пожалуйста, отпусти меня. Мы их остановим вместе, но ты должна меня отпустить».

Конечно, я ничего не могла гарантировать, кроме того, что после паруса в Ханибруке, который убил пятнадцать человек, ведьму ждет костер. И она это тоже понимала: во тьме рассыпался издевательский смех, и воцарилась густая тишина.

«Эй! — окликнула я. — Ты еще здесь?»

Ответа не было — но сквозь тьму вдруг донесся далекий отзвук: придя из тех краев, где есть солнце, море и люди, он прошелестел во мраке, и я услышала:

«Эрна! Если ты жива, замри!»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кажется, я даже дышать перестала. Застыла, залипла во тьме, словно в желе — вот еще бы остановить ту дрожь, которая сейчас меня колотила, и было бы совсем хорошо, но я не могла успокоиться. Так страшно мне не было даже тогда, когда ко мне бежали те свиньи. Я не разобрала, кому принадлежал этот голос, и хотела надеяться, что это все-таки был Энцо. Что он выжил, что ведьма лишь ранила его, а не убила.

Надо же, совсем недавно он входил в «Черничную ведьму» в Ханибруке, и я тряслась от ужаса и ненависти. А теперь — теперь все изменилось. Все стало другим.

По тьме будто бы прошла волна. Меня качнуло, подняло и швырнуло так, что на какое-то мгновение я лишилась чувств — конечно, если это вообще возможно в таком мраке. Опомнившись, я увидела, как далеко впереди из мрака соткалось лицо ведьмы — та карикатурная физиономия с длинным подбородком и крючковатым носом с бородавкой, которую рисуют в детских книжках. Ведьма издала мерзкий холодный смех, но я чувствовала, что она не торжествует, а пытается спрятать свой страх.

Она поняла, что проигрывает, и мне вдруг стало жаль ее. Невероятно, до слез жаль.

Очередная волна подхватила меня, перебросила и потянула вверх. Мрак наполнился светом, который мог испепелить меня дотла, и я вдруг с ужасом поняла: да это же Гексенхаммер! Вот, значит, как он бьет, когда…

Меня ударило. Резко, жестоко, почти выбивая жизнь. В ладони уткнулись камни и трава, длинные крылья тьмы прокатили меня по земле, и я влетела во что-то твердое, кажется, в ствол дерева, и почти задохнулась от боли в животе. Мелькнула смешная и нелепая мысль, что это та самая счастливая магнолия Энцо Саброры… хотя ведьма могла и соврать мне.

Не забыть бы, что я смогла узнать от нее. Только бы не забыть…

— Заложница! — услышала я энергичный мужской голос. — Внимание, здесь заложница!

— Жива! Она жива!

Я окончательно очнулась и поняла, что лежу на земле. Высоко надо мной кружилось желтое солнце фонаря, мягко озаряя плотную зелень деревьев, воздух пах цветами и морем, вокруг царила бархатная тьма южной ночи, но эта тьма не ранила — она была живой.

А там, куда меня привела та ведьма, была лишь смерть. Та, через которую ее проволок Энрике Саброра и его подручные.

— Эрна! — Господи, это действительно Энцо, это его голос! Мою голову аккуратно приподняли, опустили на чьи-то колени, и в вышине я увидела его лицо. На лбу Энцо красовалась здоровенная ссадина, украшенная нашлепкой лечебного пластыря, но та сила и злость, которые сейчас плескались в нем, придавали ему исключительно здоровый вид.

Он был жив. Ведьма не убила его, как несчастного Томаса Сандерсона — лишь ранила, позаимствовала внешность и отправилась брать меня в заложницы.

— Как ты, Эрна? — спросил Энцо, осторожно прикоснувшись к моему лицу. Надо мной склонились сразу двое мужчин в зеленых врачебных халатах, принялись осматривать и ощупывать. Откуда-то справа доносились взволнованные голоса, в которых звучал азарт. Наверно, зеваки, они собираются везде и в любое время дня и ночи.

— Хорошо. Все хорошо, — выдохнула я. — Энцо, я так за тебя испугалась.

Признание сорвалось с губ и удивило не только инквизитора, но и меня саму. Я никогда бы и представить не могла, что буду искренне переживать за такого человека, как Энцо Саброра — а он наверняка не думал, что станет волноваться за ведьму.

Но мы теперь были не ведьмой и инквизитором.