– Это хаарвин, южная птица, – ответил он. Сладкий аромат роз поплыл по комнате, и Коннору не хотелось верить, что уже осень.

– У нас нет магов, – повторила Эмма, крутя цветок в пальцах, и в этих движениях Коннор невольно увидел профессиональную цепкость. Эмма рассматривала цветок как модель, разбирала, ловила его детали, запоминала, чтобы потом воспроизвести в красках и шелке. – Тем более, настолько сильных, чтобы выбить из тебя магию. Может, это был фейери?

– Невозможно, – усмехнулся Коннор. – Представь, что было бы, реши фейери появиться на улице средь бела дня? Там не знали бы, на кого смотреть, на него или на дракониху.

Эмма кивнула.

– Думаю, фейери мог бы это сделать, – сказала она. – А что, если он замаскировался?

– Я бы почувствовал его, – произнес Коннор и тотчас же подумал: «Ничего бы я не почувствовал. Я тогда думал только о том, как бросить заклинание и никого не задеть».

Может, там действительно был фейери? Да нет, чушь. Как бы они ни пытались замаскироваться, от них все равно будет веять величием и смертью. Слон при всем желании не притворится моськой.

– Хотя нет, не почувствовал, – признался Коннор, и Эмма удивленно обернулась к нему. – Я страшно за тебя испугался. И подумал, что сейчас возьму эту тварь за хвост и закину на небо, лишь бы с тобой все было в порядке.

Эмма смотрела на него, не отводя взгляда, и Коннор почему-то подумал, что сейчас она заглядывает в его душу, и он вполне может эту душу открыть.

Не так уж много тьмы там было. Не так уж много грязи. Каким бы ни был Коннор Вьятт Осборн, высший советник следственной магии, он всегда спасал людей от порождений мрака.

Жаль, что это предпочитали не замечать. Жаль, что интереснее было не то, как он поймал очередную ведьму, убивавшую младенцев, а то, какую любовницу он положил в свою постель этой ночью.

Возможно, такова природа людей. Им хочется грязи больше, чем достоинства.

– Значит, там вполне мог оказаться фейери, – проговорила Эмма. – Все смотрели на дракониху, а он сделал свое дело. Чтобы… чтобы ты не смог докопаться до того, кто убил Галхаада.

– Я и не собираюсь докапываться до этого, – улыбнулся Коннор: они с Эммой сейчас сидели, как дети у костра, которые рассказывают друг другу страшилки. – Мне хочется просто жить дальше.

Эмме казалось, что она качается на качелях. Вот ее поднимает высоко-высоко, к небу, к облакам – и тотчас же швыряет вниз, и носки туфелек почти касаются земли – и в следующую минуту над ней снова открывается небо. Коннор спас ее от чудовища – и тотчас же уложил в постель почти силой, спасая свою магию. А потом переписал на Эмму поместье с невероятной, обжигающей легкостью – и привязал к себе заклинанием, которое оставит ее без руки в случае неповиновения. Вот он сделал воистину королевский подарок – а что случится завтра?

Куда ее забросят качели?

Эмме страшно было думать.

– Знаешь, – сказала она, – я сделаю все, чтобы тебе помочь. Мне жаль, что ты потерял магию. Но если ты решил поиграть с моим сердцем, то лучше не надо, Коннор.

Эмма вдруг почувствовала себя невероятно слабой и жалкой. С кем она говорит об этом? С Коннором Осборном, чья слава бежала впереди него – и если верить этой славе, то Коннор лишь посмеется над ней и не станет этого скрывать.

Но Коннор понимающе кивнул и ответил:

– Помнишь, я говорил, что мне нужна ты? Не просто твое тело – я хочу быть с твоей душой, – он усмехнулся, и Эмма невольно отметила, что Коннор серьезен – болезненно серьезен. – Конечно, с моей репутацией это может звучать странно, но я вижу в тебе не просто кусок плоти, а человека.

Эмма вдруг подумала, что он никогда и никому не говорил такого – потому что женщины были для него игрушками. Ей показалось, что Коннор качается на тех же качелях, что и она – вверх, запрокинув лицо к небу, и сразу же вниз, срывая дыхание.

– Почему же? – спросила она.

– Потому что я тебя спас, – просто ответил Коннор. – И ты стала для меня ценностью. А потом я увидел, что ты добрая. Кто тебе шеф Брауни и его сын? А ты пригласила их в свой дом сразу же, как увидела, что они в беде, – он сделал паузу и уже с улыбкой добавил: – И у тебя есть любимое дело. То, что наполняет твою жизнь и придает ей смысл. Это всегда привлекает.

Он помолчал и добавил:

– Я понимаю, что не могу просить твоей любви. Но мы ведь можем быть не просто вынужденными любовниками. Мы можем стать кем-то намного ближе. Намного ценнее.

– Можем, – прошептала Эмма: голос куда-то исчез от охватившего ее волнения. – Да, Коннор, мы можем.

Когда Коннор осторожно привлек ее к себе и с той же осторожностью поцеловал, то Эмма подумала: «Возможно, это и есть счастье. Наше, общее».

***

Три следующих дня прошли тихо и спокойно.

Эмма занималась цветами, собрав несколько новых свадебных букетов и зажимов для волос – с новыми инструментами работа превратилась в истинное удовольствие, шла намного быстрее, чем раньше, а цветы получались настолько живыми и нежными, что все, сделанное Эммой до этого, теперь казалось ей неумелым и смешным.

Коннор в основном проводил время в компании управляющего, выясняя, в каком состоянии поместье, и как идут дела. Управляющий был весьма толковым, и Коннор остался вполне доволен. По вечерам они с Эммой гуляли в саду, ходили к маленькому пруду, где слуги накрывали для них ужин, и Эмма постепенно поняла, что привыкла к Коннору.

Нет, никакой любви тут, конечно, не было: была именно привычка, но Эмма не знала, что будет делать, когда так называемое лечение закончится, и Коннор уедет. Ей казалось, что тогда ее жизнь потеряет какую-то очень важную часть, и Эмма старательно отгоняла мысли об этом.

Не просить же Коннора остаться… Что, если тогда он решит, что просто в очередной раз покорил сердце очередной дурочки?

Постепенно Эмма стала думать, что жизнь возвращается в привычное русло и идет спокойно и тихо. И все, что случилось потом, она восприняла как пощечину – оглушающую, почти выбивающую дух