– Вы читали его книги? – спросил Билли, глядя на меня.

– Конечно, – выручил меня Алекс. – Во время учебы в колледже я читал «Войну, мир и господина Карголо».

– Она получила высшую награду в тысяча триста семьдесят шестом.

– Вполне заслуженно. Еще я читал «Распутников».

– Ими отец особенно гордился. Эта книга не отмечена наградами, но он считал ее своим лучшим творением, – улыбнулся Билли и снова перешел к делу: – Алекс, как я уже говорил, вы можете ознакомиться с любыми документами. Но загружать к себе ничего нельзя, кроме его книг. – (Другие произведения Винтера назывались «Математика и Бог», «Великий цикл», «Немые, философы и адвокаты» и «Наш день под солнцем».) – Не думайте, будто я вам не доверяю, но отец всегда настаивал на этой предосторожности, и я считаю своим долгом…

– Никаких проблем, Билли.

– Так что же мы ищем?

Этот вопрос я задала еще по пути к дому, ожидая, что Алекс, как всегда, ответит: «Увидим – узнаем». На этот раз ответ оказался чуть более конкретным: «Чейз, нужно выяснить, что связывало его с Робином».

От объема материалов, содержавшихся в бумагах Винтера, захватывало дух. Кроме заметок о шести написанных им книгах – вероятно, более обширных, чем сами эти произведения, – там были дневники, записные книжки, комментарии о прочитанном и записи разговоров, а также заметки о культуре, политических событиях, прессе, религии, театральных постановках, своих гастрономических пристрастиях, воспитании детей, браке и искинах – последние, по мнению Винтера, являлись мыслящими существами и заслуживали равноправия с людьми. Вряд ли существовал хоть один аспект человеческого поведения, не затронутый им. И еще там оказалось несколько шахматных партий.

– Алекс, – сказала я, – нам понадобятся годы.

– Чейз, займись дневниками. Ищи все, что может навести хоть на какую-то мысль.

Пройдя в дальний конец комнаты, он задернул занавески, чтобы не мешал солнечный свет, и сел за стол.

Имя Робина упоминалось в разном контексте: друг; выдающийся, пусть и слегка чудаковатый, физик; сотрапезник; доброжелательный рецензент, который нашел ошибку в некоторых умозаключениях Винтера, касающихся человеческой эволюции («Робин считает, будто мы нисколько не становимся умнее»); первопроходец в области субквантовых исследований.

«Он всегда полагал, – писал Винтер, – что мы родились не в ту эпоху. Он завидовал тем, кто жил в золотой век науки – от Фрэнсиса Бэкона до Армана Кастильо. Представление о том, что мироздание можно объяснить без упоминания сверхъестественных сил, восходит к тринадцатому веку, когда в Италию прибыли греческие ученые, бежавшие из Византии после падения Константинополя. Так продолжалось до тех пор, пока девятьсот лет спустя Кастильо не продемонстрировал, что Великой единой теории не существует и космос на самом деле – шедевр хаоса, в чем главным образом и состоит его изящество.

Робин считал, – продолжал Винтер, – что после этого нам остается лишь ставить прикладные задачи, собирать данные и созерцать закаты. Как ни печально, с этим трудно не согласиться».

В другом месте он писал, что Робин воспользовался, в числе прочего, теорией Фридмана Кофера – физика, немало способствовавшего прекращению вражды во время войны с «немыми». Винтер также упоминал о том, что работа Робина по исследованию мультиверсума, наверное, была бы невозможна без одного научного коллектива: после конфликта, объединив усилия с учеными-«немыми», он начал искать возможности для эксперимента, доказывавшего существование альтернативных вселенных. Я углубилась в подробные объяснения, но почти ничего не поняла и в итоге решила, что либо Винтер разбирался в науках слишком хорошо для историка, либо просто не мог толком ничего объяснить.

Но даже если связь между Винтером и Робином где-то прослеживалась, имя последнего могло вообще не упоминаться. Я потратила все утро на просмотр дневников в поисках всего, что касалось мультиверсума, золотого века, субквантового мира, Коффера и неопознанных кораблей. Кое-что удалось найти.

Винтер также интересовался периодическими наблюдениями неопознанных объектов с космических станций – теми случаями, которые не получили объяснения. Называя их «санусарскими случаями», он перечислял даты и подробности событий, самое давнее из которых имело место три с лишним тысячи лет назад. Единственный комментарий звучал так: «Они с нами уже очень давно».

Винтеру нравилось исследовать изменения в человеческом мировосприятии, наступившие после того, как выяснилось, что мы не одиноки. Он любил задавать вопрос: какими мы были бы сейчас, если бы продолжали считать, что во вселенной нет никого, кроме нас? Винтер полагал, что обнаружение «немых» способствовало развитию у нас определенной скромности, отсутствовавшей в течение тысячелетий. Больше никто не заявлял, что мы являемся центром вселенной – если не физическим, то духовным. До появления «немых» в нашей жизни Бог почему-то меньше значил для людей, чем сейчас.

Должна заметить, что я выросла в семье, где духовная связь с Богом считалась необходимостью. Мы – как и многие в наше время – не исповедовали ни одну из официальных религий, но признавали существование некоей высшей силы.

Я утратила веру в подростковом возрасте, будучи не в силах постичь, как милосердный Творец мог дать нам дарвиновскую систему с характерной для нее пищевой цепочкой. В детстве у меня был дальний родственник, пилотировавший межзвездные корабли. Он рассказывал, что, когда ты глядишь на далекую поверхность планеты, наблюдаешь за обращением лун по своим орбитам, пролетаешь сквозь кольца, обязательно возникает ощущение, что существует нечто большее, нежели видимый мир. Действительно: я тоже чувствовала все это.

Но, кроме того, я ощущала – особенно когда была одна на «Белль-Мари» – всепоглощающее одиночество. Может показаться, что одно противоречит другому, но тем не менее это так. Величественные планетные кольца, плывущие по небу кометы, не меняющиеся за миллиарды лет звезды – все это наводит лишь на одну мысль: «Такая красота, а вижу ее только я».

Никто давно не вспоминает про Адама и Еву. Книга Бытия – пережиток иной эпохи. Уже много тысячелетий мы знаем, что вселенная невообразимо огромна. Но, по словам Винтера, мы этого не осознавали, пока не посмотрели вдаль и не увидели, что оттуда тоже кто-то смотрит на нас. Только тогда мы по-настоящему почувствовали, насколько обширна Вселенная. Верующие больше склонны воспринимать Бога не как хозяина церкви на углу, а как творца Вселенной, от величины и сложности которой захватывает дух.

Запись о верующих Винтер сделал в своем дневнике за несколько недель до смерти, завершив ее словами: «С нетерпением жду полета на „Волноломе“». И дальше: «Как же здорово будет наконец увидеть Вильянуэву».

Вильянуэва.

Об Индикаре нигде не упоминалось.

Вильянуэва теперь забыта почти так же прочно, как Адам и Ева. В свое время она прославилась как убежище и приют для приверженцев всех религий. Но в материалах о смерти Винтера, наступившей во время его последнего путешествия, это название не всплывало ни разу.