Сергей гнал от себя малодушную мысль и, чтобы держать себя в тонусе, стал разрабатывать план почти безнадежного побега. Бежать, конечно же, надо было с кем-то на пару. Но с кем? Сосед по нарам, рябой парень по имени Толян и по кличке Барабан, казался вполне надежным человеком, во всяком случае, не стукачом. Он в первый же день рассказал Сергею свою историю. В плен попал в сорок первом под Вязьмой, когда в котел угодило сразу три армии. До весны 1943 года мыкался по лагерям. В свои двадцать два он состарился и ссохся настолько, что сапоги соскальзывали с ног, и все считали его мужиком в летах.

– Сапоги, как крынки на жердях, болтались, – рассказывал Толян. – Думал, хана мне, деда-покойника в царстве небесном встречу… Вдруг на аппеле, на построении, объявляют: «Кто умеет играть на музыкальных инструментах – шаг из строя!» Ну, я в школьном оркестре на тубе играл, «бас-2» называется. Трое вышли, и я с ними. Может, полегче будет, все не киркой махать, не тачки возить… Отвели нас в отдельный полубарак. А там уже человек двадцать бывших музыкантов. Раздали духовые трубы, а мне барабан достался с тарелками. И на том спасибо – а то бы снова на работы отправили. Таскать его, заразу, неудобно, а так ничего – играть в самый раз. Приятно даже. И стали мы марши разучивать – и встречный, и парадный, и какой хошь… Дирижер был из наших, из капель-дудок. Сыгрались. А потом весь оркестр в полном составе увезли в какой-то немецкий городок, там всех переодели во фрицевскую форму, только с другими кокардами и погонами. И сказали, что мы теперь будем служить в Русской освободительной армии. Ага! Той самой, что генерал Власов командовал. Он и сам к нам приходил, строевой смотр произвел, марши наши послушал, строевую подготовку – одобрил. И никто не спрашивал, хотим мы у него служить или нет. Вы – оркестр, вот и играйте, куда пошлют. Ну, мы и дудели. Кормежка хорошая, спали на простынях… Ну, а потом, ясное дело, взяли нас в плен по-новой. И пятнадцать годков всобачили. За барабан. Чтоб знал, где и кому барабанить.

Сергей усмехнулся:

– Почти как в басне: «Ты все пела – это дело. Так поди же попляши».

– Так поди же – попили… Вот и пляшу с холоду.

– Дёру отсюда надо давать.

– Да разве отсюда сбежишь?

– До лета надо продержаться, а там… Железная дорога рядом, тайга, болота – по шпалам да по гатям уйдем, – тешил Сергей и себя, и Толяна радужной надеждой. – Сухарей бы подсушить, а в лесу не пропадем. Я травы знаю, коренья – какие есть можно, грибы-ягоды. Уйдем…

Как молодых и пока еще сильных их поставили в пару на самую тяжелую работу – подпиливать подрубленные стволы двуручной пилой. Пилили истово и молча, чтобы уложиться в норму, чтобы «пайку» не скостили, чтобы на побег сухарей накопить… Мысль о побеге грела душу. А тут и лютые январские морозы сменились февральским потеплением. После тридцатиградусной стужи пятнадцатиградусные морозы казались оттепелью.

Дни шли унылые и неразличимые, как чурбаки одного бревна: подъем, завтрак, развод на работы, звон пилы на морозе – дзы-дзы-дзы – вгрызались стальные зубья в древесину, потом подрубали топорами, потом – «Навались! – и протяжный треск падающего ствола.

Вечером – шмон, ужин, отбой. Единственная телесная радость – рухнуть на нары и вытянуться под одеялом во весь рост, давая отдых натруженным спине, рукам, ногам… И никаких мыслей – даже о побеге. Сергей понял, чтобы здесь выжить, нужно забыть прошлое и не думать о будущем. Надо жить только одним днем, одним часом, держать душу и все чувства – в кулаке. Впрочем, мысли о будущем иногда приходили, и виделось оно, призрачное счастье, только одной картинкой: солнечный свет заливает кухню, где Ирина печет большие ажурные блины, а он, в чистой белой рубахе с Машуткой на коленях, любуется своей красавицей-женой… А из радиоприемника льется радостная музыка: «Широка страна моя родная…»

* * *

Свадьбу решили сыграть в день Победы. Так настояла Ирина. Подгорянский согласился – до Победы рукой подать. Он подарил будущей жене витое кольцо из зеленого золота. А в остальном жизнь шла в привычном русле: с утра до вечера – работа, работа, работа. Тарахтенье машинки, картины, статуэтки, старинная посуда… Машутка, играющая серебряными рыцарскими кубками, обед в военторговской столовой, потом снова работа до позднего вечера. Домашний ужин. И постель, устланная шелковыми простынями, украшенными затейливыми вензелями… И все было бы ничего, если бы не Машутка, которая по несколько раз на дню спрашивала:

– А когда папа приедет?

И как Ирина ни объясняла ей, что папа уехал далеко и надолго, девочка не хотела ничего понимать и настойчиво вопрошала, подняв грустные зеленые глазки:

– А когда папа приедет?

Метель в лучах лагерных прожекторов змеилась косо, разбрасывая причудливые тени на лагерном плацу. Неровный строй людей в серых ватниках и черных ушанках шевелился, ежился, приплясывал в ожидании начальства.

Лобов уже не приплясывал – сил не хватало на лишние движения. За три месяца лесоповала он превратился в обычного лагерного доходягу. Последнюю неделю он не укладывался в норму и получал штрафной паек, урезанный чуть ли не в два раза. Приходилось подпитываться припасенными сухарями – лишь бы дотянуть до лета.

Построение, как всегда, началось с привычных угроз и назиданий:

– Не хотели за Родину погибать, так на лесоповале сдохнете. Но те, кто будет честно вкалывать, тех в сосновых гробах будем хоронить. А филонов так зароем…

И в самом конце – перед командой «первая бригада прямо, остальные направо!» – майор заглянул в записную книжку и выкрикнул:

– Осужденный номер полста семь, полста пять! Ко мне!

Сергей не сразу понял, что это его номер. Майор еще раз повторил номер:

– Полста семь, полста пять! Есть такой?! Или окочурился к едрене фене?!

Толян толкнул Сергея в плечо:

– Твой номер. Иди!

Лобов вышел, с трудом передвигая ноги. «Неужели Толян настучал?»

Майор смерил его невидящим взглядом:

– В канцелярию! С вещами!

У Сергея упало сердце: погонят по этапу! Быть может, еще севернее, за полярный круг. В Воркуту? В Республику Коми? И новый лагерь, и привыкать ко всему заново. Но хватит ли сил продержаться в ледяном вагоне хотя бы сутки?

Толян обнял его на прощание:

– Бывай! Не судьба сбыться нашим планам…

– И ты держись!

В барак Сергей не пошел – вещей там никаких не было, кроме трех горбушек под подушкой, да и те уже давно перекочевали в карман его ватника. Он прямиком побрел в контору – крепкий бревенчатый домик в три окна у самого КПП. Пожилая женщина, старшина сверхсрочной службы, сверила его нашитый номер с номером в бумаге. Потом взяла нож и шагнула к Лобову. Сергей отшатнулся.

– Стоять, Зорька! – улыбнулась женщина и спорола с телогрейки лоскуток с личным номером. Понятное дело – на этап другой выдадут. Но никакого другого номера конторщица не дала, а протянула две бумажки.