– Нет, ты это видела?! – ворвалась ко мне Натка, почему-то очень сердитая.

А ведь, по идее, муси-пуси по телефону с любимым должны были ее умиротворить.

– Пока, спокойной ночи, завтра свяжемся, – попрощалась я с дочерью и переключилась на сестру. – О чем ты? Что я должна видеть?

– В том-то и дело, что не должна! – непонятно ответила Натка и плюхнулась рядом со мной на кровать. – А посмотри, что мне пришло!

Я было прищурилась на ее смартфон – однако, страшная вещь, неиссякающий источник беспокойства! – но сестра не дала мне прочитать сообщение, а сама изложила его содержание в таких непарламентских выражениях, какие в приличных телепрограммах «запикивают».

Из ее пересказа следовало, что Натка оказалась под колпаком, хоть и не у Бормана с Мюллером, но у таких же суровых и бестрепетных товарищей.

– Они пишут, что я нарушаю предписанный мне карантинный режим! Я, которая даже на лестничную площадку не высовывается! – лютовала сестрица. – Требуют, чтобы я вернулась по месту жительства и не покидала его!

– А откуда они знают, что ты не там? – Я не стала уточнять, кто конкретно эти «они».

Ясно, что кто-то уполномоченный.

– Лена! Соображай! – Натка постучала себя по лбу мобильным. – Сейчас телефон отследить – плевое дело. Я, правда, думала, что так только преступников отслеживают, а оказалось, и нормальных людей тоже. Хотя о чем это я, у нас теперь гражданские права на каждом шагу нарушаются, и никого это не волнует, ковид все списывает.

– Меня волнует, – возразила я. – Тебе там чем-нибудь грозят за то, что ты не у себя дома сидишь? Или просто фиксируют факт?

– Требуют, чтобы немедленно вернулась по адресу, и стращают штрафами. О!

Пискнула поступившая эсэмэска, Натка посмотрела на экран и ругнулась:

– Ну, вот, началось! Штраф три тысячи рублей!

– Не может быть. – Я взяла у нее смартфон, посмотрела сама и покрутила головой в недоумении. – Ты ведь даже не больная! Под подозрением, да, но факт не доказан…

– Мы, Лена, не в суде у тебя. – Натка забрала свой гаджет и побрела к себе, на ходу качая головой, как старая усталая лошадь. – Ох и за что мне это…

– Со штрафом мы разберемся, он выписан неправомочно! – пообещала я ей, чтобы успокоить.

Спать мы легли не в лучшем настроении, а ночью неприятное ощущение, будто мы сидим не просто на карантине, а в осаде, окруженные врагами всех сортов и мастей, оформилось в яркий сон.

Привиделось мне, будто мы с Наткой заперты в высокой каменной башне, опутанной, будто шея бусами, рядами оцепления. Там и медики в белых халатах, и чиновники, легко узнаваемые по костюмам и важным физиономиям, и всяческие продажники – те то и дело распахивают плащи на манер эксгибиционистов, предлагая купить у них то-се из-под полы, и жулики – у этих на мордах не маски, а черные чулки, как у киношных грабителей банков. Там же группа условно мирных граждан с вилами, факелами и самодельными плакатами «Ковидных – на костер!».

– Жги их, жги! – скандирует разнородная толпа.

– Глаголом? – выглянула я в амбразуру, еще надеясь на лучшее.

Но горящий факел, кувыркаясь, прилетел мне в лицо, и я проснулась в поту и в ужасе.

Сердце колотилось, подушка под головой была влажной. Я включила бра над кроватью, дотянулась до термометра на тумбочке и воткнула его под мышку. Дожидаясь результата, размеренно подышала, успокаивая разгулявшееся воображение и растрепавшиеся нервы. Получалось не очень. Поднося поближе к глазам термометр, я заметила, что моя рука подрагивает. Но температура оказалась в норме – тридцать шесть и шесть. Уже неплохо.

Уснуть опять не получилось. Я тихо встала, прокралась на кухню, поставила чайник, чтобы хлебнуть горяченького, и села, в ожидании подперев подбородок кулаком.

Потом увидела на столе Наткин гиперобщительный смартфон – не то забытый тут, не то специально оставленный, чтобы не мешал спать. Решив, что в сложившейся ситуации не до церемоний, я проверила, не получила ли сестра каких-то новых сообщений.

Получила, а как же. И сообщения, и штрафы – еще два, оба по три тысячи. Они пришли с интервалом в два часа, я подсчитала: в таком темпе всего за сутки Натка задолжает двенадцать тысяч!

Ох и дорого же нынче болеть!

Да что там, даже находиться под подозрением – и то уже цены не сложишь!

С этим определенно нужно было что-то делать. Я крепко призадумалась, машинально таращась на единственный луч света в темном царстве – желтое окно в доме напротив. Там в этот поздний час не спали. Может, тоже в связи с ковидом, кто знает…

– Не знаю! – расстроенно выдохнула Аля и сморщила лицо, будто сейчас заплачет.

– Не реви! – сварливым голосом Карлсона из старого советского мультика велел Антон. – Вот, сядь. – Он придавил ее плечи, заставляя опуститься на табуретку. – Расслабься. Вспоминай, как все было.

С какого момента начинать вспоминать, он не сказал, а сама Аля не могла сообразить, так растерялась. Все мысли разбежались и попрятались, как мелкие рыбешки, напуганные одной крупной. Большой зубастой акулой в голове Али плавало самоедское «Какая я дура!».

Соображения помельче высовывались из углов, чтобы робко вякнуть: «А если…», «А может…», но мысль-акула грозно рявкала на них: «Дура!», «Дура!» – и голова опять пустела.

Вообще-то Аля дурой не была. Ну, не великая интеллектуалка. – Брамса с Бернсом путает, Моне от Мане не отличает, – но в школе была хорошисткой и колледж свой окончила всего с одной тройкой. У Али просто характер такой – она по натуре своей ведомая, ей нужно, чтобы кто-то ей четко и ясно говорил, что делать, а уж она не подведет: постарается и справится.

В детстве мама с папой говорили – учись хорошо, и Аля старалась не получать двоек-троек. В колледже преподы объясняли, как выравнивать поверхность стен с помощью штукатурки и шпатлевки, подготавливать ее к финальной покраске, как окрашивать поверхности любой формы равномерно, без потеков и пропусков, как экономно расходовать материалы, чтобы уложиться в смету. Аля слушала, запоминала, делала все, как надо, – и стала хорошим маляром-штукатуром. А в самом начале эпопеи с ковидом переболела – и все, сделалась профнепригодна: с хроническими заболеваниями верхних дыхательных путей и бронхолегочной системы уже не поштукатуришь.

Аля тогда растерялась: что делать, ведь без специальности осталась, чем зарабатывать? Но муж Антон не дал растечься мыслью по древу, сказал – ну и ладно, все равно это не работа для нормальной женщины. Ей, Але, еще детей рожать, а для решения этой главной бабьей задачи вовсе не полезно мешать раствор, таскать тяжелые ведра и дышать краской. Прокормятся они как-нибудь и без ее малярно-штукатурных дел, придумают что-нибудь еще.

Антон – он такой, по части чего-нибудь придумать за ним не заржавеет. Это Алю бог предприимчивостью и решительностью обделил, а мужу он их отсыпал столько, что на троих хватило бы.