меня была цель. Я достиг ее. Теперь иду вперед вместе с ней.

Ты благодарно прижалась.

– А как же прочее? – послышалось тихое.

– Прочее не интересует.

– Но сказанное тобой "вперед" – оно бывает разное.

– Направление – как у всех: посадить дерево, построить дом, родить сына, а дальше – преумножать.

– Целью теперь стало это?

Я покачал головой:

– Это – средство.

– А цель… кроме счастливого семейного очага… она осталась?

– Конечно. Я в нее часто целюсь… – зашептал я, одной рукой привлекая тебя к себе, другой дерзко потянувшись вниз, – и с удовольствием попадаю…»

Поставив точку, вернее – завершающее многоточие, я вернулся в начало текста и добавил подзаголовок: «Постельная зарисовка с неправильной философией». Завтра перечитаю, и, если не найдется ничего крамольного, зарисовка отправится Любе. На этот раз текст получился спорным, но Любе нравится именно такое – многогранное, глубокое, с подтекстом и неожиданным финалом.

Финал, навеянный проходом Маши, говорил о моих мечтах.

Сон не шел. С предвкушающими мыслями о Любе я долго ворочался и, не выдержав, поднялся. Когда сон и компьютер теряют власть над организмом, требуется поесть. Я отправился на кухню.

Стоило электрочайнику взбурлить, «сестренка» снова пробежала по квартире, на этот раз в приличном виде… вроде бы. Маша была в футболке, заканчивавшейся на середине бедер, но из-под футболки торчал лисий хвост. Пышный рыжий мех спускался между ног почти до колен. Маша остановилась, приподняла хвост рукой и поиграла кончиком, покрутив его пальцами.

– Нравится?

Я глядел из-за стола, не зная, что ответить. Элементарная вежливость требовала сказать «да», но…

Смысл хвоста у взрослого человека до меня не доходил. Машу пригласили на маскарад или она записалась актрисой в театр юного зрителя? На утренниках в детских садах детей наряжают зайчиками, снежинками и лисичками, а на какой утренник собралась Маша? Посещения детских мероприятий и концерты перед ребятней в уклад ее жизни не вписывались. Если я, конечно же, чего-то не знаю. Маша не переставала удивлять.

Футболка на ее бедрах висела ровно, даже полоска трусиков не выпирала, будто сейчас их не было вовсе. Соответственно, не увидел я и пояска, где крепился хвост.

– На чем держится? – поинтересовался я.

Маша усмехнулась одними глазами:

– Ты хотел спросить «в чем»?

Меня бросило в жар. Я же слышал, что для любителей неправильных ощущений выпускаются специальные пробки, их наружная часть может выглядеть как угодно, то есть хвост – игрушка, но совсем не детская.

– Подарили. – Маша любовно огладила пушистый кончик и бросила его болтаться. – По-моему, классно смотрится. Такой приятный на ощупь и вообще… Ты чего напрягся? Алик, мы с тобой взрослые люди, нельзя так смущаться из-за ерунды. Я, к примеру, иногда слышу в твоей комнате поскрипывание кровати, когда ты ночами о своей Любе мечтаешь, у меня тоже есть свои причуды и потребности, это нормально и не должно вызывать реакцию как у кисейной барышни. Ты же современный человек, в конце концов!

На меня будто ведро жидкого азота вылили. Я оледенел, а уши, наоборот, едва не плавили окружающую действительность вместе с воздухом, распыляя материю на атомы.

Кое-чего лучше бы не знать, и, тем более, вовсе необязательно было произносить это вслух. «Мы, слизь реченная, есть ложь». Как-то так. Или не так? Какая теперь разница…

– Алик?

Я смотрел в пол. Поднять взгляд было невозможно. Мир закрыла мутная пелена.

Маша приблизилась и, не зная, что делать, поступила чисто по-женски: погладила меня по голове.

– Прости, я, наверное, перегнула палку. Трудно привыкнуть, что очевидное для меня вовсе не очевидно для некоторых других.

Я молчал. На глаза наворачивались слезы, подбородок предательски задрожал. Жизнь не научила меня выкручиваться из таких ситуаций. То, что для кого-то как с гуся вода, меня прибивало к полу и делало чугунным. И, самое обидное, так било по нервам, что организм впадал в детство. Слезы у мужика – что может быть хуже?!

Я шмыгнул носом и опустил лицо.

– Алик, ну что ты… – Маша прижала мою голову к груди и убаюкала в мягком плену. – Прости, если что-то ляпнула сдуру. Я же от чистого сердца. Не люблю, когда между людьми непонимание и вранье, жить нужно честно, как велит сердце. Брата я тоже доводила своей простотой, и, до того как Санька уехал, он все воспитывать меня пытался, не понимая, что его самого воспитывать нужно*. Теперь та же история с тобой.

Меня вжало между теплых полушарий, нос почти касался выпуклого соска, голову обвили ласковые руки. Мои руки попытались ответно обнять утешавшую меня «тетю Машу», но из последних сил я сдержался и вернул их обратно на колени. Лицо, зарывшееся в чувственную мякоть, отделенную только повлажневшей от моих слез тонкой тканью – это ладно, спишем на «утешение», а обнять оказавшиеся как раз на уровне рук ягодицы с торчавшим из них хвостом…

Даже в судорожных всхлипах на чужой груди я помнил, чья эта грудь, какая она и что находится ниже. На тонкой струне между ушами (это все, что осталось от некогда могучего мозга) звенел колокольчик тревоги: «Осторожно, опасность!»

– Все нормально. – Я отстранился. – Прости.

Хотелось предложить Маше чаю и посидеть в ночи за разговорами о жизни, но колокольчик в мозгу звенел, и я поднялся:

– Пойду спать. Спокойной ночи.

– Ну, если ты уверен, что все нормально… Не обижаешься на меня?

– Нет.

– Спокойной ночи.

Маша ушла, поигрывая торчавшим между ягодиц хвостом.

*(истории Маши и ее брата описаны в романе «Кваздапил. История одной любви»)

Глава 3

Со сном мне в тот день не повезло, а написанную ночью «зарисовку с неправильной философией» я Любе, конечно же, не отправил, ей лучше не читать такое. Иногда представлялось, что Люба где-то рядом, и дух захватывало: что будет, когда она увидит Машу со всеми ее взбрыками и бесцеремонностью? Ответ на вопрос, как она отнесется к происходящему, легко предугадать. Проблема, к моему великому сожалению, решалась единственным способом, кардинальным: вернуться домой самому или каким-то способом заставить съехать Машу. Она – раздражающий фактор. Она не такая, как мы с Любой, оттого многие ее поступки бесили, а внушенные кем-то благоглупости, выдаваемые за жизненную правду, заставляли жалеть бедняжку, чья жизнь покатилась по наклонной. Что ждет Машу впереди при сложившемся у нее мировоззрении? Муж-гуляка и вечные скандалы или одиночество, утоляемое алкоголем и случайными связями? Никому не пожелаю такой судьбы. Обидно, что Маша не видит свое будущее даже на шаг вперед. А все из-за неправильности или полного отсутствия жизненной цели. Кстати,