Он подходит ближе, и его дыхание приносит запах – сначала одеколона, а потом алкоголя. Шампанское? Откуда его вытащили? С какой-нибудь вечеринки? Бенефиса? К атласному лацкану его смокинга все еще приколота розовая ленточка.

Он опускается на край тонкого, как лист бумаги, матраса.

Лицо у него серьезное.

И на удивление печальное.

– Знаю, Джейсон, ты хочешь сказать мне кое-что. Надеюсь все же, что сначала позволишь сделать это мне. Основную вину за случившееся я принимаю на себя. Ты вернулся, и мы оказались не готовы принять тебя таким, какой ты есть… не совсем здоровым. Мы подвели тебя, и мне очень жаль. Что еще сказать, не знаю. Скажу так. Мне не нравится то, что случилось. Твое возвращение должно было стать праздником.

Даже в этом состоянии, под седативами, меня трясет от горя.

И гнева.

– Человек, который пришел в квартиру Дэниелы, – это ты послал его за мной? – спрашиваю я.

– Ты не оставил мне выбора. Даже малейшая вероятность того, что ты рассказал ей об этой лаборатории…

– Ты приказал ему убить ее?

– Джейсон…

– Ты?

Вэнс не отвечает, но мне достаточно и этого.

Смотрю ему в глаза и думаю только о том, с каким удовольствием разодрал бы в клочья эту физиономию.

– Ты – гребаный…

Я срываюсь. Всхлипываю.

Не могу выбросить из головы жуткий образ: струйка крови, стекающая по голой ноге Дэниелы.

– Мне так жаль, брат. – Лейтон наклоняется, кладет руку мне на локоть, и я чуть не выворачиваю плечо, пытаясь отстраниться.

– Не трогай меня!

– Ты провел в этой палате почти двадцать четыре часа. Мне вовсе не доставляет удовольствия держать тебя прикованным к стене и пичкать успокоительными, но в этом отношении ничего не изменится, пока ты будешь представлять опасность для себя и других. Тебе надо поесть и попить. Готов?

Я смотрю на трещину на стене и представляю, как бью Вэнса головой о стену, пока та не треснет. Как вколачиваю ее в бетон, пока от нее не останется ничего, кроме кровавой каши.

– Джейсон, либо ты позволишь им покормить тебя, либо я сам вставлю тебе в желудок гастрономическую трубку.

Я хочу сказать, что убью его. Убью его и всех, кто есть в этой лаборатории. Я уже готов это сказать, но в последний момент благоразумие берет верх – как-никак я в полной его власти, и он может делать со мной что хочет.

– Знаю, получилось нехорошо, – продолжает он. – Сцена в квартире вышла ужасная, и мне очень жаль. Я бы предпочел обойтись без всего этого, но бывает так, что ситуация заходит слишком далеко. Ты только знай – мне очень, очень жаль, что тебе пришлось это увидеть.

Лейтон поднимается, идет к двери, открывает ее и, остановившись на пороге, оборачивается и смотрит на меня. На одну половину его лица падает свет, другая остается в тени.

– Может быть, тебе тяжело слышать это сейчас, но без тебя никакой лаборатории не было бы. Если б не ты, не твоя работа, не твой гений, здесь не было бы никого из нас. И забыть это я не позволю никому. И прежде всего – тебе самому.

* * *

Я спокоен.

Делаю вид, что спокоен.

Потому что, оставаясь прикованным к кровати в этой проклятой тесной камере, предпринять что-либо невозможно.

Лежа на кровати, я смотрю на установленную над дверью камеру наблюдения и прошу прислать Лейтона.

Минут через пять он расстегивает зажимы.

– Ты даже не представляешь, как я рад снять с тебя эти штуки. Наверное, не меньше тебя самого.

Он помогает мне подняться.

От кожаных петель на запястьях остались потертости.

Во рту пересохло.

До смерти хочется пить.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Вэнс. – Лучше?

Я думаю, что, пожалуй, был прав, когда, в первый раз придя в себя в этом заведении, решил притвориться тем, кем они меня считают. А чтобы такой вариант прошел, нужно сделать вид, будто я потерял память и ничего не помню. Пусть сами заполнят пробелы. Потому что если во мне не признают того, за кого принимают, я просто-напросто стану им не нужен.

И тогда покинуть лабораторию живым мне уже не получится.

– Испугался, – говорю я. – Потому и убежал.

– Понимаю.

– Извини, что доставил вам столько неприятностей, но ты должен понять – я в полной растерянности. Вместо последних десяти лет – огромный зияющий провал.

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь тебе восстановить этот участок памяти. Проведем магнитно-резонансную томографию. Проверим тебя на наличие посттравматического стрессового расстройства. В ближайшее время с тобой побеседует наш психиатр, Аманда Лукас. Я даю тебе слово – мы не остановимся, пока не сделаем все возможное. Пока не вернем тебя.

– Спасибо.

– Ты бы сделал для меня то же самое. Послушай, я понятия не имею, через что тебе пришлось пройти в последние четырнадцать месяцев, но человек, которого я знаю одиннадцать лет, мой коллега и друг, создавший этот центр вместе со мной, заперт где-то там, в твоей голове, и я найду его во что бы то ни стало.

Ко мне вдруг приходит ужасная мысль – а если он прав?

Я думаю, что знаю, кто я такой.

Но какая-то часть меня сомневается. Что, если память о моей настоящей жизни, той жизни, в которой я – муж, родитель, преподаватель, – не верна?

Что, если это всего лишь побочный эффект повреждения мозга, полученного в ходе работы в этой лаборатории?

Что, если на самом деле я – тот, за кого меня принимают все в этой лаборатории?

Нет.

Я знаю, кто я.

Лейтон так и сидит на краю матраса. Теперь он подтягивает ноги и прислоняется к спинке кровати.

– Должен спросить. Что ты делал в квартире той женщины?

Солгать.

– Я и сам толком не пойму.

– Откуда ты ее знаешь?

Слезы и злость. Я едва сдерживаю и то и другое.

– Встречался с ней когда-то. Давно.

– Вернемся к началу. Три дня назад ты сбежал отсюда через окно ванной. Как ты потом попал к себе домой на Логан-сквер?

– Доехал на такси.

– Ты разговаривал с таксистом? Рассказывал ему о том, откуда пришел?

– Естественно, нет.

– Хорошо. Куда ты пошел после того, как ускользнул от нас у себя дома?

Солгать.

– Провел всю ночь на улице. Не понимал, где нахожусь. Было страшно. На следующий день увидел афишу с извещением об открытии выставки Дэниелы. Там ее и нашел.