громко спросил моего мнения о том, что бы могло значить отступление на германском Западном фронте, о котором только что сообщили по радио[179]. Наступила тишина. На меня напряженно смотрели все присутствующие. Я еще раз собрал все силы и высказал убеждение, что в данном случае дело в сокращении фронта ради выделения резервов.

В столь же напряженной тишине, продолжавшейся и после моих слов, я почувствовал, как растаяла у этих иностранцев вера в победу Германии. Я отвел глаза и посмотрел на вершину Арарата, чья господствующая над всем ледяная шапка висела в сгущающихся сумерках над уже темнеющим фруктовым садом и виноградником. Прошло несколько секунд, а я все не мог отвести глаз от демонического очарования этой волшебной горы. Затем ясно и уверенно, словно увесистый приговор под сенью деревьев раздался голос министра Хатисяна[180]: «Даже если Германия и проиграла эту войну – честь ей и хвала! Она сделала все, что могла!»

Завоевание Баку

Грузинский военный министр[181] дал блестящий вечерний прием в саду в Тифлисе в честь Халила-паши. Под сенью деревьев зазвучали меланхоличные грузинские песни. Над густыми тонами хора возвышался ликующий и победоносный, светлый и лирический голос молодого священника. На великолепно иллюминированной площадке, на краю которой был установлен громадный роскошный стол, танцевали грузинские солдаты, за их мундирами время от времени мелькала закутанная в пелену нежная фигура грузинской княжны. В развевающихся черкесках, высоких бараньих шапках, лихо заломленных на ухо, их стройные и гибкие фигуры резкими ударами и плавными движениями взмывали над землей, они рвались вверх, кружили друг за другом, затем скрывались в стремительном вращении, мелькали размытыми фигурами и жгучими взглядами перед взором зрителей, резко обрывали самый бешеный ритм и скрывались в темноте.

Во время этого застолья Халил и получил депешу на турецком, которая явно его взволновала.

Он схватил пару карточек меню и начал спешно покрывать их какими-то размашистыми записями. Между тем переводчик перевел мне телеграмму, в которой брат Энвера Нури, основатель татарской республики, Азербайджана[182], сообщал о тяжелом поражении его войск под Баку[183]. Он просил своего дядю Халила о срочной помощи против английского отряда и генерала Бичерахова с его царскими войсками, которые не признавали Брест-Литовский мир[184].

И вот Халил бросил мне через стол свои записи. Я прочел: «Господин полковник! Pour ne pas perdre notre situation devant tout le monde, si vous etes d'accord, prenons toutes les forces turques de Batoum et les chasseurs allemans d'ici et partons nous aussi avec le general de Kress pour attaquer serieusement Bakou et apres avoir pris Bakou partons tous ensemble pour Alexandropol!»[185]

Но я не придал особенного значения этим хорошо мне известным импульсивным и фантастическим порывам Халила. Он и сам привык не воспринимать их достаточно серьезно, а, как правило, быстро о них забывал. Я вежливо напоминал ему, что войска под Батумом подчиняются Верховному Главнокомандованию, что железная дорога от Батума до Тифлиса находится под исключительным контролем грузинского правительства, а потому турецкие военные эшелоны по ней пока что проезжать не могут, и что генерал фон Кресс как дипломатический руководитель германской делегации на Кавказе не может использовать для этой цели егерский батальон без согласия на то германского правительства или Верховного Главнокомандования[186]. А потому я предложил ему лично переговорить с Нури-пашой, чтобы составить более ясное представление о поистине непростой обстановке под Баку.

На следующее утро мы выехали в Гянджу, бывший Елизаветполь, временную столицу татарской республики Азербайджан. Вокзал был весь увешан турецкими флагами. Когда мы только вышли из вагона, татарские слуги бросили к нашим ногам связанных телят и ягнят и тут же перерезали им глотки. Бурлящие потоки крови затопили перрон. Шейх-уль-ислам подал хлеб и соль. Таковы были древние обычаи приветствия у кочевников, которые предлагали гостям все самое ценное, что у них есть.

Тут же закатили роскошные празднества. Халил передал приветы от своего великого племянника Энвера и произнес зажигательную речь в адрес братьев на Кавказе и в Туркестане. Короткая поездка в горы в Аджикент, когда нас окружала конная кавалькада из нескольких сотен всадников-татар, а также веселый визит в винные погреба германской колонии Хеленендорф[187] завершили эту поездку в Гянджу. О Баку не было сказано ни слова, хотя именно в нем и заключалась цель визита.

Человеку Запада никогда не проникнуть в самый скрытный ход мыслей вечно недоверчивого жителя Востока. И вовсе не политические мотивы помешали обоим пашам открыто обсудить с немцами скользкий вопрос о взятии ценных нефтяных источников Баку. Это была просто лень и халатность, та самая боязнь ответственности и нежелание принимать решения, та вялая робость перед неизвестной судьбой, то настроение иншаллах – то есть «так угодно Господу», что звучит в каждом их разговоре. Характерная для человека Запада сила воли попросту не находит в этих вечно уклончивых схемах истинной точки опоры, а потому попросту изматывается в бесплодных усилиях.

И все же этот визит не был напрасным. Я смог пообщаться с весьма молодыми офицерами штаба – да и самому Нури было 29 лет от роду[188] – и узнал из их рассказов, что сам Нури никогда под Баку не был, что все эти скорбные донесения лишь передают описания обстановки от Мюрселя-паши, да и впредь едва ли приходится ожидать от Нури какой-либо инициативы.

После нашего возвращения в Александрополь, который был избран резиденцией для штаба группы армий, я изложил Халилу всю важность непременного взятия Баку. Лишь владея этим городом, который – пока он остается в руках врага – представляет собой постоянную фланговую угрозу нашим тыловым коммуникациям в Персии, возможно будет упрочить всю нашу подготовку к дальнейшим операциям[189]. Я открыто сообщил ему о своих впечатлениях, полученных в Гяндже, а затем попросил его позволить мне незамедлительно выехать в Баку, чтобы лично составить представление об истинном положении дел. Он был весьма рад, что я хотел взять это дело в свои руки, и передал соответствующие указания Нури.

Густые тучи закрывали ночное небо. Медленно ехал поезд с притушенными огнями в сторону берегов Каспийского моря. Вдали на рейде, несмотря на условия Брестского мира, стояли русские канонерки, которые порой обстреливали железнодорожную насыпь[190]. Ранним утром я прибыл в Путу, всего в нескольких километрах от Баку. Меня тут же охватила песчаная буря, подобной которой я ни разу не видел с тех пор, как, закутавшись в овчину