– И больше не попадайся нам на пути, – произнес «спортсмен». – Так Рамирес тебе советует.

– А ты кто такой? – только и успел спросить я.

Но мое мнение никого здесь не интересовало. Плотно сжатый кулак ударил в мой живот, я согнулся пополам. «Спортсмен» взял меня за волосы, приподнял и заглянул в глаза. И мне поневоле пришлось смотреть на него. Я просто чувствовал, как какая-то холодная субстанция затекает мне в мозг, как одно за другим атрофируются чувства. Сперва я почти перестал слышать, затем руки уже не подчинялись мне, ноги согнулись в коленях. Мир расплывался передо мной, закручиваясь спиралью. Я еще ощущал, что меня куда-то тащат, догадывался, что где-то рядом хлюпает вода. Это ужасно, понимать, что ты в сознании, но не иметь возможности защитить себя. С тобой могут сделать все, что угодно, а ты – способен только думать. И тут я увидел, как болотная земля становится на дыбы, поднимается и бьет меня в лицо. Только спустя секунду я понял, что земля оставалась на месте, это я упал лицом в грязную жижу. Вода хлынула в нос, горло сжалось, я закашлялся, пуская пузыри, но не мог подняться. Когда силы уже покидали меня, то я увидел над собой небо. Скосил глаза; «спортсмен» уходил прочь, на ходу вытирая руки о штаны.

Солнце, еле пробивающееся сквозь тучи, поблескивало на стволах деревьев. Ветер шевелил траву. Мне уже ничего не хотелось, кроме покоя. Честно говоря, мне просто хотелось умереть. Пусть не насовсем, а на время, чтобы вновь вернуться к жизни, когда все вновь станет на свои места. Само собой, без моего участия. Я устал, страшно устал за последние дни. Я закрыл глаза и провалился в черноту.

* * *

Вам приходилось когда-нибудь поверить в то, что вы умерли? Вряд ли. Для этого надо вконец истощить свои нервы, перебрать предел выносливости, определенный вам природой. Тогда организм отключается сам собой, чтобы восстановить силы.

Я даже не понял, когда очнулся, когда открыл глаза. Просто видел над собой темное ночное небо, покрытое тучами. Дождь моросил мне на лицо. Не хотелось ни закрыться, ни встать, ни думать – ни о чем. Просто лежать, подставив всего себя освежающей влаге. Что-то коснулось моей руки, заструилось по ней; я дернулся, инстинктивно сел. Черный уж, переливаясь чешуйчатым блеском, бесшумно уполз в траву. В вершинах деревьев чуть слышно вздыхал ветер. Вздохнул и я. Сколько времени я тут пролежал? Глянул на мобильник (пришлось протереть его от грязи), но батарея села, или его перемкнуло из-за воды. Я смотрел на мертвый экран. Ноги затекли, поэтому подняться я смог, только опершись на хрупкую болотную березку. В ботинках хлюпала вода, мокрая одежда липла к телу. Ладони стали клейкими от налипшей на них грязи. Лес издавал тревожные таинственные звуки. Страха уже не было, я сам стал частью этого кошмара.

«Инесс, Инесс…» – застучало у меня в висках. И тут же сдавило грудь. Я представил не ее, а уже себя в тесном гробу. Ведь и я мог открыть глаза и ничего не увидеть, оказавшись в кромешной темноте. Ощутить запах сырой земли, почувствовать ее тяжесть, наваленную надо мной. Ощутить, почувствовать и не поверить. А потом осторожно протянуть руку и наткнуться на крышку гроба, отстоящую от моего лица на каких-то несколько сантиметров… И тогда меня оглушит собственный крик, от которого чуть не порвется рот. Но он не вернется эхом, тут же потонет в тоннах влажной земли, погаснет в тесном гробу. Я рванусь и ударюсь лбом; мои ногти будут, ломаясь, крошась, скрести по пластику крышки. Мир людей будет где-то совсем рядом, лишь два метра земли отделят его от меня. Но через них уже не пробьется ни крик, ни удары. С каждой минутой дышать будет все тяжелее, я замру, чтобы экономить воздух…

Я тряхнул головой, сбрасывая это страшное видение. Нет, я пока еще был жив; я мог идти, мог что-то делать… Но где я сейчас? Мозг затикал, как хронометр. Сейчас вечер или ранняя ночь. Я недалеко. Мы, пока ехали по асфальту, никуда не сворачивали. Лишь потом был лесной проселок. Прислушался. Невдалеке прошумела и затихла машина.

– Дорога там! – Я, увязая в болотной жиже, двинулся на звук машин.

Болото кончилось. Каким-то образом в темноте я не рассмотрел под ногами наезженной, раскисшей лесной дороги. Вокруг меня уже тянулись к небу высокие ели, я петлял между ними, перелезал завалы. Шоссе то оживало, то затихало. Но оно было все ближе и ближе! Наконец я вышел к насыпи. Крутой откос возвышался передо мной, упираясь в покрытое тучами небо. Ноги скользили по мокрой траве, я вползал на два метра и соскальзывал на полтора. Хватался за все, что попадалось под руку, а потом тупо смотрел на зажатые в ладонях пучки травы, вырванные с корнем. Наконец под пальцами я почувствовал острые камешки щебня обочины. Выполз на нее. С мокрых волос капала то ли вода, то ли пот. Слева блеснул свет фар, я поднялся на ноги и махнул рукой. Яркий свет галогенок облил меня с головы до ног. Машина, не сбавляя скорости, пронеслась мимо, обдав меня брызгами.

Никто не остановится, зло решил я.

Того короткого времени, пока я был освещен, хватило, чтобы рассмотреть свою одежду. Я не мог представить себе того, кто бы мог пустить меня в свою машину. Грязь, грязь, грязь и грязная же вода стекали с меня на асфальт. Но от этого я не становился чище. Я так и пошел по обочине вдоль дороги с поднятой рукой. Редкие машины проносились мимо, даже не притормаживая. Я упрямо шагал. Хотелось бежать, но знал, что не выдержу темпа, спекусь, сдохну на середине дистанции – и все равно доберусь позже, чем если стану преодолевать расстояние упорно, метр за метром, шаг за шагом. Однако руку я не опускал, держал на весу, оттопырив большой палец.

Еще одни фары блеснули из-за бугра. Послышался неровный стук двигателя старого грузовика. Мимо меня неторопливо прокатил «ЗИЛ» и остановился метрах в двадцати. Из самодельной дощатой будки с надписью «ДОРОЖНАЯ СЛУЖБА» торчала жестяная труба, над ней вился дымок. Дверца будки распахнулась. Парень в матерчатом шлеме сварщика замахал мне рукой.

– Если едешь, то скорей, пошевеливайся!

– Еду, еду, – отозвался я и побежал к машине.

Мне подали руки, помогая взобраться на высокую подножку. Грузовик заурчал и тронулся с места раньше, чем успели закрыть дощатую, обитую жестью дверцу. Внутри было тепло, сильно накурено, пахло дешевым вином, под потолком горела слабая лампочка. В печке-буржуйке полыхал огонь. На скамейках вдоль стен сидели дорожные рабочие в спецовках – человек шесть или семь, я не стал их считать. Залапанные стаканы позванивали, съезжаясь на картонном ящике, подрагивала горка толсто порезанного хлеба рядом с пучками вырванного с корнями зеленого лука.

– Садись к печке, мокрый весь, – мне благородно уступили место. – Твое счастье, что мы со смены возвращаемся. Другие хрен остановятся. А мы сами грязные, как черти… Далеко собрался? А то мы только до Кольцевой подбросить можем.

Я попытался расстелить поднятую с пола газетку, но затем махнул рукой – лавка и до меня была выпачкана чем-то черным и маслянистым.

– Я до поворота на дачи. Знаете?

– Там, где кладбище старое? – спросил пожилой рабочий в оранжевом жилете.