Бревно было тяжелым, сырым, оно с грохотом свалилось на раскрытый гроб. Я принялся оттирать ладони от налипшей на них смолы.

– А теперь по-быстрому еще и могилу землей забросаем. Менты точно сегодня не приедут, даже если позвонить. Но потом-то появятся… Бомжи у нас неподалеку в карьере заброшенном обосновались, иной раз чего-нибудь учудят. Тогда менты и едут. Пустой гроб увидят, нам объясняться придется. Что ты им скажешь, зачем могилу раскопал? Они в чертовщину не поверят. Я уже по себе знаю. Лучше засыпать, меньше проблем. А помочь они тебе не помогут.

Сразу почувствовалось, что мужик привык обращаться с землей. Глина с его лопаты не сваливалась раньше времени, вся летела в яму. А вот я своим обломком управлялся не очень. Так что сделал в лучшем случае половину положенной работы. Да и сил у меня уже почти не оставалось.

– Порядок, – мужик отстранил меня, подровнял холмик лезвием, получилось не хуже, чем было. – Запечатать могилу положено. Вот только никого в ней нет, – задумался знаток кладбищенских обрядов.

– Запечатать – это как? – уточнил я.

Мужчина в камуфляже взял черенок лопаты двумя руками и отпечатал его на свежем холмике крестом.

– Вот как. Крест неси.

Я воткнул крест в могилу, выровнял его и только сейчас заметил, что на поперечине с обратной стороны что-то размашисто написано маркером.

– Посветите.

Мужик с готовностью исполнил просьбу. Чувствовалось, что наконец-то он отыскал человека, который тоже верит в чертовщину, которая здесь происходит. Вдвоем мы и прочитали не слишком разборчивую надпись: «Не ищи меня».

– Она писала? – спросил мужик.

– Не знаю. Я ее почерк никогда не видел. Но писала женщина, буквы очень округлые. Я должен найти ее.

– Ты с дуба рухнул или как? – Мужик прижал фонарь к груди и оскалил желтые прокуренные зубы. – Тебе же русским языком написали, чтобы не искал. Радуйся, что жив остался. Пошли отсюда.

Мы двинулись по кладбищу, мимо старых заброшенных могил. Покосившиеся кресты, заросшие холмики, несколько простых памятников из бетона и мраморной крошки. Надписи практически не читались, смылись дождями, отслоились с ржавчиной, заросли мхом. Как и повсюду в подмосковных деревнях, местные давно попродавали дома с участками жителям столицы и разъехались по стране. О тех, кто умер лет двадцать-тридцать тому назад, заботиться уже было некому.

– Меня Михаилом зовут, – наконец-то представился мужик в камуфляже.

– Марат, – назвался я, руки пожимать не стали. – Живете здесь?

– И живу, и работаю. Сторож я в дачном поселке, третий год уже. Раньше в Чехове жил. Работа, жена, квартира, все, как положено. Но как-то по глупости залетел… посадили, короче говоря. Вышел на волю, вернулся, а в квартире вместо меня уже другой мужик хозяйничает. Врезать бы ему по морде, но нельзя – на условно-досрочное вышел. Морды бить в моем положении – удовольствие, я тебе скажу, сомнительное. Минута триумфа, а потом снова за решетку… Плюнул я на все, по друзьям прошелся, они мне место сторожа и подыскали. Другие большие деньги за то платят, чтобы дачу на лето снять, а мне и домик с огородом, и зарплата небольшая. С голоду не помрешь, и горло промочить можно. Летом всякой халтуры хватает. Кому пень выкорчевать, кому дерево посадить или газон выкосить, по строительству тоже умею… Живу и радуюсь. С бабами проблем совсем нет: тут их, одиноких, хватает. Вот только я с нашими женщинами шашни не вожу. Поссоришься, так потом гадостей тебе наделать сможет, будь здоров! С работы выгонят. Бабы, они все ведьмы. Я, если припрет, из соседнего кооператива присмотрел себе пару разведенок. Денег им от меня не надо, а остальное по согласию и договоренности.

Мы шли с Михаилом по грунтовой дороге, ведущей в поселок. Его болтовня умиротворяла, уже не так трясло от пережитого. В конце концов, кое-что случилось, и к лучшему. Получалось, что Инесс жива и даже сама попросила меня в своем послании не искать ее. Вот только ее ли это было послание, еще оставалось под вопросом… Грязный, мокрый, холодный, я шагал рядом со сторожем. Впереди за сетчатой оградой горел одинокий фонарь, заливая ртутным светом крыши близлежащих домов, серебрил поверхность небольшого пруда, заросшего водяными лилиями. Томно кряхтели в темноте лягушки, где-то за пригорком лаяли собаки.

– Неплохая у вас жизнь, Михаил, – сказал я, чтобы хоть нечто произнести.

– Можешь меня на «ты» называть, – щедро предложил сторож. – Годков мне, конечно, побольше, чем тебе, будет, но я с молодыми легко общий язык нахожу. Стариком себя не чувствую. Работа на свежем воздухе молодит. Даже похмельем мучиться перестал. Выйдешь с утра, дров напилишь или землю покопаешь – все, порядок полный, будто и не пил. Жаль, сегодня у меня выпить нечего. Так бы уже спал давно и на кладбище не потянулся бы. А то огонек заметил, вот и потянуло. Там слева, видишь, костер горит за кустами?

– Кому еще, кроме нас с тобой, не спится?

– Бомжи в заброшенном карьере живут. В городе их гоняют, а тут свобода. Которые приличные, те на мусорке роются. А есть и такие, что дачи «чистят». Но в наш поселок они не лезут – знают, что сторож есть. Я обычно, как стемнеет, на обход с топором в руке выхожу. А ментам звонить бесполезно, даже если поймаешь вора. Тут за городом порядки другие, более справедливые. Поймал, врезал хорошенько и отпустил.

Я всмотрелся в сполохи огня за кустами – тревожные, ярко-красные. На их фоне угадывались черные силуэты оборванцев.

Внезапно Михаил остановился, выключил фонарик и потащил меня к старому дубу, возвышавшемуся у дороги.

– Тихо, молчи… – зашипел он, хоть я и не собирался говорить.

Первые секунды я ничего настораживающего не видел и не слышал. Все тот же ночной пейзаж, тихие звуки природы: переплеск воды, кряхтение лягушек, собачий лай, далекий кашель кого-то из бомжей. И тут на дороге со стороны близкого поселка я услышал чавканье грязи. Кто-то шел нам навстречу.

– Идет, – прошептал Михаил. – Снова идет. Второй раз за ночь.

– Кто идет? – не удержался я от вопроса.

– Баба чертова… – Сторож присел и дал мне знак, мол, тоже садись, так нас не заметят.

Почему надо бояться какой-то «чертовой бабы», я не знал, но в голосе моего спутника чувствовалась уверенность, что при подобных встречах надо именно так и поступать.

– И в глаза ей не смотри, а то плохо будет, – посоветовал напоследок Михаил.

– Почему?

– Я не смотрел и потому жив еще, – произнес умудренный местным жизненным опытом сторож, после чего стал ниже травы, тише воды.

Мы сидели, затаившись в густой траве. Раньше мне подобное показалось бы полным идиотизмом: два здоровых мужика прячутся ночью от бабы. Но теперь ощущение опасности у меня обострилось. Чавканье приближалось. Вот уже и побежала рябь по огромной луже, подсвеченной фонарем.

– Это же… – вырвалось у меня, но тут же рука Михаила легла мне на плечо, напоминая о молчании.