Вот почему я здесь: вышел на пенсию молодым и укрылся в безопасности, в горах, подальше от всего. Не знаю, как вы меня нашли, но – снимаю шляпу. Судя по твоему лицу, Селестина, ты не веришь, что я тут в полной безопасности. Ты нахмурилась, когда я произнес эти слова. Да, ты права, твой дружок Креван и для меня заноза. Я решил, будет лучше для нас обоих соблюдать дистанцию. Он, мягко говоря, проигрывать не любит. И он знает, где меня искать, если я ему понадоблюсь. Он довел это до моего сведения.

Подавшись вперед, Рафаэль впервые глянул на меня в упор:

– Ты сумела ускользнуть от него. И это любопытно, возникают два вопроса: как тебе это удается и почему он гонится за тобой. Особенно меня интересует «почему», но я не могу допустить, чтобы решение взяться за твое дело зависело от этого. На худой конец, мое любопытство останется неудовлетворенным.

Он откинулся назад и постучал пальцем по подбородку, размышляя.

– Если я задам вопрос, почему Креван так тобой интересуется, ты мне расскажешь?

Я видела, что Кэррик собирается что-то сказать, и поспешила ответить сама:

– Только если вы дадите согласие представлять меня в суде. Письменное, – уточнила я.

Он улыбнулся.

– Проблема в том, что я не уверен, смогу ли я выиграть дело – независимо от того, как сложились отношения у тебя с судьей. Дело-то с самого начала было странное. Тебя заклеймили не за то, что ты помогла Заклейменному – за это полагается тюремный срок, – а за то, что ты солгала. Ты сама признала в суде, что лгала. Признала задним числом, это уже пятно на репутации. Но, по правде говоря, мне хочется знать, из-за чего судья Креван так распсиховался. И в то же время я не уверен, стоит ли это знание риска проиграть дело. – Он смотрел на меня в задумчивости. – Пока что я склоняюсь к утвердительному ответу.

Он встал и принялся расхаживать по коврику с лицом ковбоя Уэйда.

– Ах да.

Он остановился и улыбнулся, словно прочитав мои строптивые мысли.

– Теперь понимаю. Ты хочешь поставить под вопрос саму систему Трибунала, то есть подать иск о нарушении прав человека. Обычно такие дела рассматриваются в Верховном суде, и там ты проиграешь, потому что ни один нормальный адвокат никогда не станет представлять Заклейменных перед другим судом, кроме Трибунала, из страха быть обвиненным в помощи Заклейменным – пусть даже ему за это заплатят, а ты и не заплатишь, потому что денег у тебя нет. Значит, тебе нужен человек вроде Эниа Слипвелл из партии Жизни, пусть она дерется за тебя. Твой парень может тебе рассказать о ней подробно, он с ушами влез в ее кампанию.

На миг мне почудилось, что он имеет в виду Арта, но Рафаэль смотрел на Кэррика – я была сбита с толку.

– Вы ошибаетесь, мистер Ангело, Кэррик не имеет никакого отношения к Эниа Слипвелл, – поправила его я.

– А! Боже мой! Значит, она ничего не знала про твои дела с Эниа Слипвелл, а, Кэррик? Кто же ее просветит – ты или я?

Кэррик сглотнул.

35

– Просветите меня, будьте добры! – попросила я, чувствуя, как зарождаются во мне гнев и страх. На кого смотреть – на Рафаэля или на Кэррика?

– Твоему парню поручалось, в случае, если бы он согласился – а он, будем смотреть фактам в лицо, явно согласился, – разыскать тебя, взять под крыло, чтобы Эниа могла использовать тебя в своей кампании. Она рассчитывает на голоса Заклейменных, такого еще ни один политик не проделывал. Как ты знаешь, Заклейменные обычно воздерживаются от голосования, хотя участие в выборах – одно из немногих оставшихся у них прав. Какой смысл голосовать за того или иного государственного деятеля, когда сам не чувствуешь себя частью этого государства?

Привлечь голоса Заклейменных – умный ход, но рискованный. Эниа ведь недостаточно одних только Заклейменных, а значит, ей нужно, чтобы многие люди поддержали ее, поверили в Заклейменных. А как этого добиться? И тут является наша героиня – Селестина. Замкнутый круг. В какой мере успех кампании зависит от одного лишь человека? – Он глянул на Кэррика. – Готов об заклад биться: весьма в большой.

– Откуда вы … Это не совсем так … – забормотал Кэррик.

– Хм, – Рафаэль снова перевел взгляд на меня, – сама подумай, Селестина.

Я была так поражена услышанным, самой мыслью о сговоре Кэррика с Эниа Слипвелл, что не могла отвести глаз от Кэррика, а тот прятал глаза, смотрел себе под ноги, в смущении драл протертые на коленях джинсы.

– Рвать друг другу волосы, ругаться и истерить будете потом. На меня смотрите, смотрите на меня, – с улыбкой потребовал Рафаэль. Он вернулся к столу, выдвинул ящик и достал лист бумаги. Что-то написал и передал мне.

– Стандартный договор между адвокатом и клиентом. Сойдет.

Я внимательно прочла. Короткий простой договор: Рафаэль Ангело берется представлять интересы Селестины Норт. Вроде бы все правильно.

– Итак, скажи мне, – он уселся на низенький столик и подался ближе ко мне, – что такое тебе известно, что Креван лисой рыщет в поисках бедняжки Селестины?

– Не говори ему, – одернул меня Кэррик, когда я поднялась. – Кто знает, можно ли ему доверять?

– Доверять? – гневно отозвалась я. – Так тебе известно такое слово?

Кэррик отвернулся, обиженно покачав головой.

– И все на этом? – вздохнул Рафаэль, складывая руки на груди.

Я повернулась к нему спиной, задрала футболку, приспустила немного брюки.

Тишина.

Потом Рафаэль шумно втянул воздух.

– Шестое Клеймо. На позвоночнике. – Он подошел ближе, присмотрелся. – В отчете Трибунала об этом ни слова. Трибунал знаменит аккуратным ведением бумаг. Твое слово против его, и все.

– Есть видеозапись – как Креван распорядился поставить мне шестое Клеймо, – сказала я, тщательно обдумывая каждое слово. – Ее-то он и разыскивает.

Он подался вперед, задрал брови:

– Есть съемка? Да, это меняет дело.

– Более того, – продолжала я. – Стражи не хотели ставить это Клеймо. На позвоночник Клеймо обычно не ставят, к тому же у них кончилось обезболивающее. Креван требовал от них полного нарушения всех инструкций – и в итоге заклеймил меня сам.

У Рафаэля чуть глаза из орбит не выскочили. Он снова встал, принялся расхаживать, думая на ходу. Я видела, как он взволнован, хотя он и старался это скрыть, – значит, у меня в самом деле имеется козырь. Имеется управа на Кревана.

Рафаэль остановился. Посмотрел на меня с сочувствием и очень грустно. Он был искренен, я видела.

– Прости меня, Селестина. Боюсь, я тебя подвел. Самый избитый киносюжет – я был уверен, что знаю все, ничего нового уже не увижу и не услышу, – и я принял поспешное решение. Не подумал, что может быть неожиданный поворот сюжета. Боюсь, я человек простой, черное и белое, правильное и неправильное: я не угощаю Заклейменных спиртным и не вправе помогать беглой Заклейменной – у меня семеро детей, я слишком многим рискую.