Оторвав от него еще одну полосу, я соорудила повязку, которая поддерживала руку в подвешенном состоянии.

Аппетита у Антара не было, но я почти насильно заставила его поесть хоть немного. Не буду врать, сама я, как выяснилось, ужасно проголодалась. Трепанги уже остыли, но все равно были очень вкусные. А потом, не знаю уж, как мне это пришло в голову, я набрала воды в одну из чашек, которые нашла здесь, бросила туда несколько мелких листьев чевелицы и поставила ее на очаг. Ну, лопнет и лопнет, тупо подумала я, чувствуя, что не в состоянии переживать из-за того, что по сравнению со случившимся казалось сущей ерундой. Одной чашкой больше, одной меньше, какая разница? А вдруг?

И она устояла, и вода закипела, и я полила настоем повязку на руке Антара, и напоила его самого, и уложила спать. Чашка ничуть не пострадала. Да, наши предки умели делать отличные вещи. Жалко, настоя оказалось мало, но я тут же снова вскипятила воду теперь уже в обеих чашках, так что получилось совсем неплохо. Немного разведя настой холодной водой, я промыла свою распухшую ступню, царапины на руке и тоже легла спать. Антар как лег, так сразу же и уснул каменным сном. Тело его по-прежнему было горячее обычного, но, засыпая, я блаженно улыбалась. Главное, он здесь, со мной, и никто его не похищал, потому что на острове никого, кроме нас, нет. А это значит, что бояться нечего. Что же касается раны… Антар молодой, здоровый, и, надо думать, она быстро заживет. Я прижалась к нему и провалилась в крепкий сон без сновидений.

Утром выяснилось, что Антару даже лучше, чем можно было ожидать. Жар спал, осталась лишь небольшая слабость. И аппетит у него прорезался отменный. Рука, конечно, еще болела, просто не могла не болеть, но Антар не показывал вида. Даже тогда, когда я перевязывала рану.

После завтрака я отправилась стирать его окровавленную рубашку – другой-то у нас не было – и заодно прямо голыми руками поймала несколько рыб-усачей, как их у нас называют. Вяло шевеля плавниками, они почти неподвижно висели в воде неподалеку от рифа, и никак не реагировали на мое приближение. Вот до чего непуганые.

Когда я вернулась, Антар сидел на траве около дома, а рядом с ним лежали книги, которые я нашла в доме. Увы, он не читал, а развлекался тем, что здоровой рукой бросал в землю нож, как это делают мальчишки во время своей любимой игры "в ножички".

Чувствовалось, что ему уже явно не сидится на месте. И хотя я всячески уговаривала его хоть денек провести спокойно, отдохнуть, Антар, с характерным для него упрямством, рассудил по-своему.

– Нужно пометить место, где находится эта западня, – заявил он и встал, – а то как бы снова не свалиться туда. По-хорошему следовало бы засыпать ее или, по крайней мере, заложить сверху упавшими бревнами, но… – он слегка отвел в сторону раненую руку.

– Да уж, пожалуйста, вот этого не надо. И вообще, посидел бы лучше, почитал, – продолжала я гнуть свою линию, хоть и без особой надежды на успех. – Ведь ты еще ни в одну книжку даже не заглянул, неужели тебе не интересно? Вот, смотри, здесь, к примеру, про компьютеры. Видишь? И рисунок есть. Значит, тот ящик с маленьким экраном, который ты вчера нашел, это и есть компьютер, – я разливалась соловьем, но Антар лишь скептически поджал губы и закатил к небу глаза. – Ну, не хочешь читать, так разбери те штуки, которыми ты завалил свой кабинет…

– Успею еще, день долгий, – сказал он и ушел.

До чего же упрямый!

И все же, видимо, он был еще далеко не в норме, потому что после обеда поплелся к себе в кабинет и там уснул сладким сном прямо посреди своих "сокровищ"; по-моему, такое с ним случилось впервые в жизни. Поглядев на Антара, я почувствовала, что и сама не прочь отдохнуть – день выдался жаркий, и с самого утра я трудилась, как пчелка. Пошла в нашу комнату и тоже благополучно уснула.

Сон – лучшее лекарство, любит повторять наш врач Йорк; это точно, я на себе не раз проверяла. Антар тоже проснулся полным сил и тут же развил бурную деятельность. Насколько позволяла раненая рука, конечно. А она позволяла ему бегать по острову – на всякий случай, заявил Антар, чтобы уж никаких сомнений не оставалось в том, что мы тут одни – собирать хворост и даже установить пару ловушек на лангуст. К вечеру, однако, он угомонился и после ужина засел в своем кабинете.

Я в одиночестве коротала время во дворе у очага. Сначала привела все в порядок после еды, заварила еще чевелицы, разобрала и повесила сушиться собранные днем травы. Покончив с делами, обратила внимание на тот самый черный ящик, с которым Антар возился позавчера, и от нечего делать стала в разных комбинациях нажимать на торчащие из его поверхности кнопки. Вдруг в какой-то момент послышалось жужжание и из бокового отверстия вылез… кристалл! В точности такой, как те, которые лежали в ящике, спасшем от гибели мои бесценные книги. Я так удивилась, что даже не успела подставить ладонь. Кристалл упал и покатился по траве, но, похоже, остался цел.

Я вскочила и пошла в дом. Ящик уже перекочевал в кабинет Антара. Я взяла оттуда несколько кристаллов – Антар лишь удивленно покосился на меня, но ничего не спросил – вернулась во двор и попыталась вставить один из них на место выпавшего. Сначала ничего не получилось, тогда я перевернула кристалл другой стороной, и с легким щелчком он вошел внутрь. Ну и что? Очень может быть, что эти кристаллы и впрямь можно заменять, но нам-то какой от этого толк? Я принялась снова давить на все кнопки, но без толку, и уже совсем было собралась отложить ящик, как вдруг…

Сначала послышалась тихая музыка. Я оглянулась. В окне показалась настороженная физиономия Антара, но глядел он не на меня, а на поляну. И в руке сжимал бластер.

Музыка зазвучала громче. Со стороны леса прямо к дому опять шла женщина. Но не вчерашняя, не Карина. Та была смуглая и худощавая, а эта, напротив, пышнотелая и белокожая, с короткими рыжеватыми кудрями. Походка у нее была такая… вихляющая, как у нашей Сувимы, от которой даже самые степенные мужчины не в состоянии оторвать взгляда. Зеленоватые глаза мерцали, точно драгоценные камни, яркие полуоткрытые губы слегка улыбались. Одета она была в длинное светло-зеленое платье, такое воздушное, словно оно было соткано из паучьего шелка, причем не больше чем в один-два слоя. Сквозь полупрозрачную ткань проступали роскошные формы.

Но мало того. Дойдя до середины поляны, женщина остановилась и, игриво стреляя по сторонам глазами, начала… раздеваться.

Делала она это лениво, гибкими, грациозными движениями. Сначала медленно развязала пояс; оказалось, что ее платье ничем, кроме него, не скреплено и свободно распахивается сверху донизу. Мы тоже носим такие платья, но обычно они от горла и почти до самой нижней кромки подола застегиваются на деревянные или костяные пуговицы.

Потом, развязав пояс, женщина все так же медленно раздвинула в стороны края платья, бесстыдно обнажив голое тело. При этом она смотрела прямо на нас или, как мне показалось, на Антара.

Я непроизвольно оглянулась. Он застыл, глядя на красавицу широко распахнутыми глазами; и даже облизнул губы! Платье соскользнуло на землю, бесстыдница переступила через него, остановилась на мгновение, а потом вдруг подняла руками тяжелые, налитые груди и принялась с совершенно непристойным видом вертеть пышным задом.