Не находя ответа на свой вопрос, Сережа сорвался с места и зашагал так быстро, что только брызги вперемешку с ошметками снега полетели. Полный вперед! Танки грязи не боятся, взрослые мальчики – тоже, они вообще ничего не боятся… во всяком случае, не подают виду… стараются не подавать…

Хотя им бывает страшно, очень страшно!

В последнее время по двору ползли слухи один кошмарнее другого. Вроде бы рыскал по ночам вокруг домов неизвестный садист-убийца в просторном плаще с капюшоном. Нападал только на детей, поджидая их в темноте. Первой его жертвой стал Лешка Тупиков из сто шестнадцатого дома, которого нашли в подъезде с заточенным карандашом, торчащим в глазнице. Потом выяснилось, что в новой девятиэтажке произошла очень похожая история, только убийца воспользовался не обычным карандашом, а химическим, и это почему-то было страшнее всего. Наконец жертвой стала одноклассница Сережиного брата, зверски убитая отверткой или напильником.

И заныли, зарыдали во дворе похоронные оркестры. Переходя от дома к дому, вглядываясь в искаженные горем лица взрослых, впитывая в себя крупицы чужой боли, Сережа представлял, как хоронят его. Выносят из подъезда в дурацком красном ящике, ставят на табуретки, потом несут впереди длинной процессии, погружают в кузов грузовика, везут за город, чтобы закопать там и оставить одного, наедине со всей той ползучей нечистью, которая ждет своего часа в земле.

Неужели родители способны на такое предательство? Неужели они бросают своих детей, а сами возвращаются домой, что-то пьют, что-то едят, ходят в уборную, спят, чистят зубы, причесываются, разговаривают, смотрят телевизор, проветривают и прибирают опустевшие квартиры? Понятное дело: люди, потерявшие близких, горюют, но, оказывается, не настолько, чтобы разделить их участь. Выходит, как бы мама с папой ни любили тебя, а в самый ответственный момент готовы отречься, перепоручив тебя нетрезвым могильщикам?

Получалось так. Никто из родителей погибших ребят не умер, обняв гроб, и в этом крылась главная трагедия происходящего. Люди любили прежде всего себя, а потом уж других. Вопиющая очевидность этого факта потрясала. Какое бы количество друзей и близких тебя ни окружало, а все равно ты всегда один, и смерть являлась главным подтверждением этой страшной истины. Вот почему люди боятся думать о смерти, догадался Сережа. Они страшатся признать, что однажды с ними обойдутся точно так же, как обходились с другими они.

Открытие потрясло его и очень изменило. Именно тогда понял он, что любить в этой жизни следует в первую очередь себя самого, а потом уж всех остальных. Хотя при чем тут остальные? Они существуют лишь для того, чтобы тем или иным способом ублажать Сережу Мотыля. Вот только маньяк в плаще не вписывался в эту картину мироздания. Это напрягало. Действовало на нервы.

Ругая себя за то, что поздно выперся из дому, Сережа быстро шагал по снегу. То и дело он оскальзывался, наступая на рыхлую кромку колеи, но темп не сбавлял, потому что безлюдный, словно вымерший двор – это не то место, где приятно гулять по ночам. Даже если время еще совсем детское. Даже если до подъезда остается каких-нибудь сто шагов. Их ведь еще нужно пройти, верно?

Жалобно вскрикнув, Сережа повалился на бок, не успев вытащить озябшие руки из карманов. В рукава потекла холодная жижа. Правая штанина намокла, леденя ногу. Побарахтавшись на снегу, он встал и, отряхиваясь, воровато оглянулся: не заметил ли кто-нибудь его постыдное падение?

Кто-то заметил. Шагах в двадцати от Сережи маячила темная мужская фигура в просторном брезентовом плаще с островерхим капюшоном. Ну просто вылитый иезуит из учебника по истории. Этот плащ, напоминающий рясу, этот капюшон, затеняющий лицо. В таком наряде только индульгенциями торговать. Или ведьм на кострах сжигать, подсказало воображение. Живьем.

Сорвавшийся с места Сережа двинулся к дому чуть ли не рысцой, стремясь как можно скорее потерять из виду пугающее видение. Оно не сгинуло в тумане, вовсе нет. Человек в плаще быстро шел следом. Снежная каша отвратительно чавкала под ногами обоих, расстояние между ними не увеличивалось, но и не сокращалось.

«Вот же привязался!» – лихорадочно колотилось в мозгу. По звучанию это напоминало вопль отчаяния, хотя Сережа не кричал… пока не кричал. Он просто торопился нырнуть в свой подъезд, взлететь на третий этаж и очутиться дома, под защитой такой большой, такой сильной и бесстрашной мамы. В этот момент ему не казалось, что он вполне взрослый и самостоятельный мальчик, каким возомнил себя в последнее время. Детям не следует гулять по ночам. Это хорошо понимаешь при встрече с маньяками, бродящими в темноте.

Оглянувшийся на ходу Сережа едва не упал. Оказывается, преследователь прибавил шаг и теперь находился значительно ближе, чем полминуты назад. Его плащ разросся до размеров паруса, из-под капюшона вырывались клубы пара.

Если до этого момента Сереже было неловко показаться трусом, то теперь он не постеснялся перейти на бег, суетливо вытаскивая руки из карманов.

Не произнеся ни слова, незнакомец ринулся следом. Об этом свидетельствовало участившееся хлюпанье за спиной. Как будто доисторический ящер по болоту скакал, постепенно настигая добычу. Не отваживаясь обернуться, Сережа видел перед собой лишь проступившие в тумане ступени подъезда, высокие, словно лестница на эшафот. Он не разбирал дороги, не задавался вопросами относительно намерений преследователя, не петлял по-заячьи и даже не звал на помощь, полностью сосредоточившись на беге. Его спасение зависело от умения перебирать ногами, и Сережа Мотыль перебирал ими столь стремительно, что они почти не касались земли. Однако преследователь настигал беглеца. Его пятерня, затянутая в черную кожаную перчатку, уже тянулась к воротнику куртки Сережи, когда Мотыль резко свернул к подъезду, чтобы ворваться туда и взлететь на третий этаж раньше, чем будет пойман.

Незнакомец выкрикнул что-то нечленораздельное. Запыхавшемуся и потерявшему голову от страха Сереже пришлось дважды дернуть дверную ручку, прежде чем он ворвался в подъезд. Дверь, захлопнувшаяся за его спиной (бух!), тут же распахнулась (крак!). Топот бегущих ног (гуп-гуп-гуп) приближался столь стремительно, что из груди Сережи вырвался отчаянный крик, подхваченный и многократно усиленный гулким подъездным эхом:

– Ма!

Даже если бы отец находился дома, а не в командировке, Сережа все равно бы звал на помощь не его, а маму. Сейчас это было единственное слово, сохранившееся в его сознании. Спасительная соломинка, за которую хватаются дети, когда их готова поглотить пучина ужаса.

– Мам!! – надрывался Сережа на бегу. – Ма-ма-а!!!

Споткнувшись, он растянулся на ступеньках, но кричать не перестал. Он уже не маму звал, он просто визжал во всю силу своих легких, визжал, как поросенок, над которым занесли нож, визжал, ничего не соображая, не слыша и не видя вокруг.

А когда в его ушах зазвучал многоголосый раскатистый хохот, он не сразу осознал это. Он продолжал кричать.

– Да уймите его, – произнес чей-то голос. – Он всех соседей на ноги поднимет.

– Уже поднял, – откликнулся второй голос, девичий. – Мотаем отсюда, а?