— Бегал, да… — Скривился брат и, по-идиотски хихикнув, добавил — А потом перестал.

Я почувствовал, как сжимается моя челюсть от его слов. Так сильно, что зубы скрипят и едва не крошатся. Как перекатываются под кожей желваки. И как просыпается мой старый добрый друг — чувство вины. Как оно скребется о ребра и грызет меня изнутри.

Снова. Снова этот проклятый бег. Снова эти намеки. Снова плевок в душу и напоминание о его разрушенной мечте. Снова это ощущение ненависти к себе, что словно клубок ядовитых змей закручивается и закручивается в районе солнечного сплетения. Все сильнее и сильнее. Снова это невыносимое ощущение падения, куда-то далеко-далеко, в ледяную пропасть. И моя сегодняшняя ошибка… она только добавляет скорости. Так что я уже не просто падаю, я лечу на предельных оборотах, и вот-вот разобьюсь, утащив с собой и разрушив еще несколько жизней.

Нет, виновата не какая-то там глупая безответная любовь. Себе-то хоть врать не стоит. В том, что происходило в жизни моего брата, виноват был только я. Только я был виноват и в том, что случилось с Полиной. Только я нес ответственность за все происходящее, и только я должен был все исправить.

— Вы бы еще в шесть утра пришли, молодой человек. Все пациенты на процедурах в такое время. — Недовольно выплюнула худая, как жердь, девушка-медсестра и взглянула на меня чуть ли не как на преступника. Поджала губы и демонстративно отвернулась, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Поправила маленькую несуразную елочку, украшенную блестящим жиденьким дождиком, и с деловитым видом уставилась в журнал.

Мне некогда было ждать часов приема, я в девять должен был быть на работе, так что мне не оставалось ничего иного, как вытащить из пакета купленную для Полины шоколадку и молча подсунуть девушке под журнал, который она бесцельно листала, перебирая тонкими пальцами. Заметив подношение, медсестра окинула меня критическим взглядом за толстыми линзами очков, и скривилась.

— Это что, взятка?

Я едва сдержал себя, чтоб не прыснуть. Взятка. Будто она какой-то великий чиновник. С трудом нацепив на лицо некое подобие любезной улыбки, я поспешил ее успокоить.

— Ну что вы, девушка. Это просто… эм… презент. Новый год же скоро. — Выдал я, заставляя себя приветливо лыбиться. — С наступающим.

Девушка вздохнула, но заметно смягчилась. Неторопливо перелистнула страницы и сказала:

— Двести четырнадцатая. Прямо и направо. — Назвала номер палаты, махнув в сторону рукой, и я, криво усмехнувшись и поблагодарив, тут же поспешил в нужном направлении по увешанному мишурой и безвкусными бумажными снежинками коридору.

Но подойдя к двери, вдруг растерял всю свою прыть. Стушевался. Внутри набежало странное волнение, и я даже не знал, чем оно было вызвано. Возможно чувством стыда? Мне действительно было стыдно, и мне действительно было жаль, что по моей вине Полина оказалась в этих стенах. Да еще и в канун нового года. Я был очень виноват. Очень. Наверное, поэтому я волновался и переживал, не зная, как теперь спокойно смотреть в глаза моему Пришельцу.

Взглянул на часы. Время поджимало, мяться и тупить было совсем не к месту.

Переведя дыхание, заставил себя собраться с силами, дернул дверь и вошел. Палата оказалась пуста. Очевидно, Полина была на тех самых процедурах, что упоминала медсестра. И вышла она, скорее всего, совсем недавно: на тумбочке стояла все еще горячая чашка чая, над которой вверх поднимался пар, на подушке валялся телефон с наушниками, из которых едва слышно доносилась музыка (а разве можно при сотрясении слушать музыку?), чуть ниже лежал развернутый альбом и карандаш.

Я потоптался на месте, не зная, как правильнее было бы поступить: подождать снаружи или остаться здесь. И уже было решил, что верным было бы дождаться Полину в коридоре, когда взгляд зацепился за рисунок, изображенный в альбоме. Зацепился всего на долю секунды, боковым зрением, я даже не успел ничего понять, но что-то такое смутное, неосознанное трепыхнулось внутри, подталкивая меня, дергая, словно беспомощную рыбу, попавшуюся на крючок, и я, тихо прикрыв дверь за спиной, сделал шаг к кровати.

А то, что было дальше, я помню плохо. Я просто сделал шаг и будто провалился в пропасть, на поверхности которой осталась только одна мысль, или даже не мысль, а скорее предчувствие, что этот момент станет переломным для нас обоих.

На листе свежий, еще незаконченный карандашный рисунок. Какой-то воин-гладиатор в длинной набедренной повязке, зафиксированной на животе широким кожаным поясом. Голый торс покрыт каплями пота и пятнами, то ли крови, то ли грязи: рисунок бесцветный, поэтому сложно сказать. Он твердо стоит на ногах, слегка склонившись корпусом вперед в угрожающей позе. В его правой руке меч с широким лезвием, в левой — металлический щит с четко прорисованным рельефом.

Я подхожу ближе, чтобы рассмотреть детали. И… на меня будто ушат холодной воды выливают. А затем сразу же кипятком обдают. Сердце обрывается, скатывается куда-то вниз и снова вверх, как на американских горках. И тут же пускается вскачь, да лупит так, что ребра трещат. Я замираю, не в силах пошевелиться.

Твою мать…

В глазах гладиатора устрашающий блеск и азарт прошедшей битвы. На бесстрашном лице злобный оскал и множество шрамов. Моих шрамов! Его левый глаз сильно провисает вниз, нижняя губа разделена пополам широкой рваной полоской рубца.

Его лицо… это лицо…. Это мое лицо!

На секунду мне кажется, что я разучился дышать. Меня подсекло, пробило так остро, что не вздохнуть, ни пошевелиться, ни сглотнуть тяжеленный ком — буквально огромный кусок свинца, застрявший в глотке.

Я переворачиваю лист и вижу на нем точно такой же рисунок, лишь с незначительными отличиями. Перелистываю еще раз — и снова то же самое. Снова и снова. Гладиатор. Я. Это я. Везде я. Я листаю дальше, мои руки буквально ходуном ходят от волнения и непонимания, когда вдруг…

— Игнат? — Голос за спиной заставляет чуть ли не подпрыгнуть. Я бросаю альбом, будто это орудие преступления, за которым меня внезапно застукали.

Резко поворачиваюсь. И, о Боже… Я думал, что сдох, когда увидел чертов рисунок. Но нет. Я сдохну сейчас. Вот прям в эту секунду. Потому что мое сердце больше не бьется. Не перегоняет кровь. Оно стоит, как сломанный механизм, пока я скольжу взглядом по фигуре девушки.

Твою мать. Ее тело. Его слишком много. Слишком много открытых участков. Я никогда не видел ее настолько… голой. Короткие хлопковые шорты и тонкая футболка, не скрывающая отсутствие нижнего белья под ней.

В моем горле пересыхает и дерет, будто кто-то прошелся по нему наждачкой. Какого черта? Какого черта она так одета? Или раздета?.. Твою мать. Какого черта она так красива?

И блядь… какого черта она рисует мое уродливое лицо в своем чертовом альбоме, на каждом чертовом листе???

— Что ты здесь делаешь? — Полина бросает взгляд на упавший альбом, на ее лице на мгновение появляется смущенное выражение, но быстро пропадает. Она проходит мимо меня, так близко, что я на секунду чувствую тепло ее тела и запах геля для душа, поднимает альбом, закрывает и кладет на кровать. Смотрит на меня своими невероятными глазами, заставляя мое сердце молотить в груди как ошалелое, будто на грани обширного инфаркта.