– Это морковь, – сказала старуха. – Грызи.

Морковь оказалась сахарно-сладкой, но быстро кончилась.

– Теперь мне лучше, – заверила старуху Ксения и для приличия справилась о старике, который всё время их пребывания в погребе не подавал признаков жизни.

– Да он спит, – пояснила старуха. – Глуховат, глуповат – всё нипочем.

Помолчали.

– Наверное, диверсантка сбежала, – проговорила Ксения наобум.

– Да она не диверсантка. Из этих мест. Сумасшедшей Петровны дочь. Припадочная.

– Так она знакома вам? – оживилась Ксения.

– Да что с ней знакомиться, с припадочной-то? Из соседней деревни они. Двадцать верст в глубь болот. Там дикие места, скучные. Люди в церкви не ходят. Ад у них в душах. Лихоманка многих донимает, бесноватость.

– Если бы я верила в ад и рай, то, пожалуй, сочла бы это место адом, – тихо проговорила Ксения. – А моя мама ходит в храм. Её не переделать.

– А ты не веруешь? Комсомолка?

– Я учусь в вузе, изучаю языки, обществознание. Думаю, Бога нет.

Темнота задвигалась. Ксении почудилось, будто старуха крестится.

– Трудно тебе будет, – снова заговорила хозяйка. – А мне-то! Едва дышу. И ты терпи.

– Это вы потерпите, бабуля. – Ксения постаралась вложить в свои слова как можно больше сердечности.

* * *

Они выбрались наружу. Вечер встретил их жалобным воем и усилившимся запахом гари. Деревня оказалась освещена с обеих сторон яркими сполохами пожаров. Жидкая грязь, подсвеченная живым огнем, блестела подобно застывшей смоле.

Старик, подхватив лопату и вилы, потрусил в сторону пожара, а старуха поплелась следом за Ксенией в сторону Смоленской дороги, туда, где осталась полуторка. Команда была уже в сборе. Полуторку вывели с вязкого проселка на твердое дорожное покрытие. Гусельников в полный голос препирался с Соленовым о прекращении поисков Ксении.

– Я тут. – Ксения погладила ладонью влажный борт полуторки. – А где девушка, диверсантка, припадочная?

– Сбежала! – рыкнул Гусельников. – Правильное слово – припадочная. И это хороший урок для бойцов. Коммунистическая сознательность поможет нам сохранить рассудок. Дело Сталина-Ленина требует ясного ума и железной выдержки. В машину, товарищи!

– А где Пеструхин? Где дяденька? – пролепетала Ксения.

– Не нашел вас на том месте, где оставил. Теперь ходит от двора ко двору. Вас ищет, Ксения Львовна. – Соленов вскочил в кузов. Его твердое лицо исказила болезненная гримаса. Ксения нечаянно услышала, как он бросил политруку:

– Операцией командую я. А ты, Гусельников, своё особое мнение выскажешь в штабе округа! Там увидим, на чьей стороне будет командование!

Ксения смотрела по сторонам. Где же старшина? Она дважды обошла вокруг полуторки; возвращаться на деревенскую улицу, в липкую грязь, не хотелось, и она пошла вдоль шоссе. Унылые дворики, подмерзшая чахлядь, обнесенная кривыми изгородями. Тесовые крыши мокнут под ледяным дождем. В нос лезет неотвязный запах гари с неприятным сладковатым привкусом. Ветки рябин усыпаны коралловыми гроздьями – зима обещает быть суровой. Полуторка медленно катилась следом за ней по шоссе. Там, среди кораллового бисера, она и увидела широкую спину в длиннополой солдатской шинели. Пеструхин искал её, переходя от двора ко двору, расспрашивая. Ксения бросилась к нему, как к родному. Обняла.

– А девчонка-то… а девчонка! – приговаривала она.

– Убежала в сторону фронта, – отозвался Пеструхин. – Да не одна она. Да беда у неё на плечах.

Их объятия разбил гневный окрик Соленова:

– Слушай мою команду! От машины без особого распоряжения не отлучаться. Оружие держать наготове. Водитель, посигналь! Где там старшина? Ксения Львовна! В кабину!

– Вот она, Смоленская дорога. Настал и наш черед врагу путь заступить, – проговорил Пеструхин, когда полуторка тронулась с места.

* * *

Ксения забыла имя водителя. Его простоватое широкое лицо, акающий московский говор, цепкие, как у мартышки, пальцы – вот всё, что запомнилось ей. Когда полуторка, сотрясаясь на ухабах, принялась петлять по лесной дороге и унылый, осенний пейзаж средней полосы сделался совсем уж мирным, Ксения задремала. Её разбудил визг тормозов полуторки, когда та, выскочив на лесную опушку, едва не протаранила колонну бойцов.

– Эх, дорога-то! Откуда столько ям? Собаки! – высоким голосом прокричал водитель. – Предатели! Отступают!

Тормоза взвизгнули. Ксения проснулась.

Они походили на бесплотные тени. Синеватый иней покрывал их лица, обувь, оружие. Они шли широкой шеренгой посреди дороги, словно и вовсе не ожидали натолкнуться на встречное движение. Усталость, безысходность, равнодушие настолько остудили их тела, что они уж не могли разогреться при ходьбе. Те из них, кто сумел избежать ран, смотрели на полуторку без интереса, будто на пень лесной. Многие бойцы были ранены. Некоторые – тяжело и едва переставляли ноги. Полевая форма частей РККА висела на них лохмотьями, иные и вовсе были одеты в гражданскую одежду. Далеко не каждый имел при себе хоть какое-нибудь оружие. Они обходили полуторку сторонами, а Ксения с немым изумлением смотрела на этих первых, увиденных ею наяву призраков войны. Что там противотанковые ежи, марширующие колонны ополчения и неистребимый, привязчивый привкус паники, неизменно витающий над московскими очередями! Что там бесконечные перебранки между лейтенантом и политруком! Вот она, настоящая война, встретилась с ними на Смоленской дороге. Смотрит множеством равнодушных глаз. Пеструхин выскочил наружу. Ксения высунулась из кабины почти по пояс, чтобы сейчас, именно в этот первый миг встречи с войной, узреть лицо командира их отряда. Необходимо понять – должна ли она уже бояться? Наверное, бояться ещё рано, но ей почему-то уже страшно. Очень страшно. Соленов встал в кузове в полный рост. Он смотрел куда-то вперед поверх голов притихших бойцов. Ксения изучала его лицо: так и есть, недоумение, растерянность, но не страх. Нет, не страх! Да и не может его быть, страха-то, ведь лейтенант Соленов – настоящий партиец, воин, красный командир.

– Девушка, хлеба нет?

Ксения обернулась на голос. Невзрачный мужичонка стоял перед ней, смотрел заискивающе. Из обгорелых дыр на драповом, совсем гражданском пальто выбивались клочья ваты. Обувь добротная, но сильно заношенная и грязная, за плечом – древняя берданка – дедовское наследство, не иначе. Засаленная кепка накрепко примотана к голове грязным бабьим платком.

– Не для себя прошу, – продолжал ополченец. – С нами раненые, а мы в пути уж сутки бредем и не ели. Ты ведь москвичка, так помоги землякам. И ещё воды бы…

Человек переступал с ноги на ногу, стараясь заглянуть за спину Ксении, туда, где на сиденье лежала её санитарная сумка с красным крестом.

– У тебя на всех перевязочных пакетов не хватит, – продолжал он. – Дай хоть хлеба. Хоть немного.