– Где ваши командиры? Где офицеры?

Никто не отвечал ему. Люди на дороге растерянно посматривали на политрука, равнодушно сторонились. Наконец, когда в обойме у Гусельникова кончились патроны и пистолет дал осечку, он вырвал из шаткой колонны подходящую жертву – легко раненного мужичка-ополченца в покрытом копотью ватнике, перетянутом солдатским ремнем. Из-под немыслимого картуза испуганно и подслеповато таращились гноящиеся глазенки. Видимо, за то и выбрал его Гусельников, потому и выделил из толпы равнодушных призраков. Мужик мог ещё бояться. Боялся поскользнуться в жидкой грязи, боялся вытаращенных глаз и лая политрука, боялся ляпнуть лишнего. Едва отросшая бороденка его тряслась, зубы отбивали частую дробь.

– Кто такой? Какой части? Фамилия? – прогавкал Гусельников.

– Ополченец. Четвертый запасный полк или шестой, дополнительный полк шестой дивизии, саперный взвод. Отступаем от Дорогобужа.

– Так четвертый или шестой полк? – Ксения заметила, как побелели костяшки на кулаке политрука, сжимавшей пистолет. Нет, он не успел заменить обойму. Это Ксения знала твердо.

– Я гражданский человек, рабочий, – бормотал мужичонка. – Нас отправляли строить укрепления, а уж под Смоленском раздали винтовки. Я заводской с Дзержинского района, слесарь.

– Член партии?

– Сочувствующий.

– Почему бежите?

Взор мужичка помутнел, нижняя губа затряслась, выпуская изо рта слюну.

– Да он не контужен ли? – едва слышно прошептал Пеструхин.

Дверца полуторки поддалась не сразу. Широкая спина Пеструхина мешала выбраться из кабины.

– Пропусти, дядя, – взмолилась Ксения, и старшина посторонился.

Гусельников ещё раз воздел руку к небесам, щелкнул курком, выматерился.

– Как же вы так просто отступили? – проговорил Гусельников.

– Да не просто! – отозвался мужичок. – Нас отпустили до Москвы, до дому. А там капитан остался.

– Держит оборону?

– Мины они ставят! Мины! Дорогу минируют! Мы не виноваты! Немец прет! – звонким дискантом выкрикивал мужичок.

– Чего ор-р-решь! – политрук вытаращил глаза, положил ладонь на кобуру, пошел на мужика широкой, перетянутой портупеей грудью. – От кого минируют?! От нас?!

– Да не бычься ты на него! – встрял Пеструхин. – Не видишь разве, контуженный он!

– За нами идет немец, – едва слышно прошептал мужик.

Казалось, перебранка с политруком отняла у него последние силы. Теперь его страх иссох, сделался тихим.

– Той же дорогой шествует, торжественным маршем, как в тысяча девятьсот шестнадцатом году, – шептал он.

– Он думает, мы его не слышим! – рыкнул политрук, а мужик, словно и впрямь ничего не замечая вокруг, продолжал.

Ксения выбралась из кабины полуторки, подобралась поближе, придвинулась к рассказчику, опасаясь упустить хоть единое слово из страшной повести о падении Дорогобужа.

– Мы видели, как горел Дорогобуж. Звено немецких самолетов… юнкерсы… Первый самолет пикировал над городом по прямой, по крутой дуге. Мы думали – как пить дать упадет. Он летел беззвучно, выключив мотор, и так низко спустился, что нам одно время казалось, что уж упал на землю. Корпус его за деревьями скрылся. Но он сейчас же показался над городом. А потом был взрыв от сброшенных им бомб. Все остальные самолеты повторили тот же маневр, но они выходили из пике раньше, и было видно, как от них отделяются бомбы. А потом были взрывы и земля дрожала. А потом мы увидели столб огня и дыма…

– Похоже на правду, – тихо проговорил Соленов. – Я видел, как они бомбят.

Лейтенант незаметно для Ксении присоединился к их группе и теперь стоял рядом с политруком. Тут же оказался и фабричный мальчишка, шестнадцатилетний паренек, тот самый курилка, что участвовал в расстреле провокатора с листовкой.

– Демонстрируют виртуозную технику пикирования. Хладнокровны, бесчеловечны, – продолжил Соленов. – Где, говоришь, это было? Под Дорогобужем?

– Да им хладнокровие и ни к чему, – отозвался ополченец из шестой бригады. Он будто бы пришел в себя, взгляд его прояснился. Чувствуя настроение слушателей, он продолжил рассказ:

– Они не встречали сопротивления. Никто с земли им не ответил. Выстроились в ряд и улетели в западном направлении! – рассказчик махнул рукой назад, откуда тянулась поредевшая колонна отступающих.

Теперь среди них стало больше раненых. Некоторые едва тащились, ведомые легко раненными бойцами. Показались и беженцы с узлами, котомками, тележками, а некоторые и вовсе налегке. Многие с детьми. Ксения кинулась к кабине. Там ещё оставались полторы пачки галет и плитка поседевшего шоколада. Найденное Ксения раздала беженцам. Не обращая внимания на благодарности, она продолжала прислушиваться к рассказу ополченца.

– Мы думали – конец бомбежке. Не тут-то было! И получаса не минуло – они вернулись.

– Кто? – уточнила Ксения, но рассказчик лишь устало махнул на неё рукой.

– Сначала на дорогу высыпал народ. Так и чесали от Дорогобужа. Без оглядки, пёхом. Кто на горбу вещи волок, кто буквально раздетый, в чем мать родила. Бабы тащат детей. Дети орут. Куда побежали? Зачем? Лучше бы под немцем остались. Могли ли мы их, к примеру, накормить? Нам-то самим мало. Краюха хлеба и полбанки сгущенного молока на человека в день. А в это время снова лаптежники нагрянули.

– Как вы сказали? – Ксения видела – Соленов волнуется, но ей же надо знать в точности!

– Юнкерсы! – рявкнул Соленов раздраженно.

– Они, гады! – подтвердил рассказчик. Губы мужика дрожали, обметались розоватой пеной. Он бормотал речитативом:

– Не могу забыть пылающий город в дыму, взрывы бомб, бегущих по дороге жителей, и над всем этим – парящих в высоте черных птиц. А ведь это было двадцатого августа. Сегодня-то которое число?

– Уже октябрь, – тихо проговорил Пеструхин.

– И то я думаю, что-то похолодало!

Рассказчик умолк, словно подавился собственным ужасом. Продолжая мычать и давиться словами, он закатывал глаза так, что были видны одни лишь желтоватые белки.

Политрук завертелся на месте, заерзал выпученными глазами, но расстрельная команда разбрелась кто куда, только фабричный мальчишка всё стоял на обочине дороги посматривая в окровавленное лицо мертвеца.

Ксения приблизилась, протянула рассказчику фляжку.

– Попейте чайку. Он остыл, но настоящий, цейлонский.

– Все в машину! – рявкнул лейтенант. – Водитель! Смоковников! По местам! И вы, Ксения Львовна!

Ксения стушевалась, не в силах удержать слезы, а лейтенант больно сжал её плечо.

– Это война, девушка. Мы обязаны выполнить приказ. Полезай-ка в кабину! Что бы ни ожидало нас впереди, мы обязаны выполнить приказ!