Ах, ты, молад-асть, мая молда-асть,

ах, ты, молада-асть, маладе-ецкая-а.

Я не чаял те-ебя измыка-ати-и,

а измыкал я-а сваю молада-асть

не в житье-бытье-е и бога-ачестве-е,

а во проклято-ом адиночестве-е-е-е…

Два дня приводил Георгий себя в порядок: побрился, сходил в баню, посетил лучшую одежную лавку со стеклянной витриной, как в губернских городах, и прикупил себе весьма приличный дорожный костюм, шляпу, юфтевые сапоги и дорожный саквояж, как-никак, а по пашпорту он — дворянин и уездный помещик, чему надлежало соответствовать.

С Севастьяном попрощался просто: крепко пожал ему руку и кивнул, что означало благодарность.

— Куда теперь? — уже в спину уходящего Георгия спросил Плотников.

— В Россию, — просто ответил Жора. Для себя он уже решил, что будет добираться до Москвы: и народу там много, так что затеряться среди них будет не трудно, и людей богатых и непуганых предостаточно. А заставить их поделиться богачеством — способы имеются…

По делам службы Иван Федорович в Дмитрове был лишь единожды. Ровно семь лет назад. Город ему понравился: чистенький, спокойный, даже патриархальный где-то. Будто не в двадцатом веке живешь, а в середине девятнадцатого. Дома, по большей части, деревянные, с мезонином. Аккуратные такие, с каменным первым этажом и деревянным вторым, ну, как дом дочери бывшего военного министра и генерал-фельдмаршала графини Ольги Дмитриевны Милютиной, что на Сергиевской улице.

Тогда, семь лет назад, город Дмитров не то чтобы стал хиреть, но начал как будто съеживаться. А все потому, что до самого последнего времени обходила его сторонними путями железная дорога. А, как известно, коли нет транспортных путей, нет и прибыли торговцам и ремесленникам, составляющим костяк города Дмитрова. Населения и так было кот наплакал, а тут еще многие разъезжаться стали. Кто в Первопрестольную подался, кто на Рязанщину, а кто еще куда подалее. А ведь Дмитров почти такой же старинный город, как Москва. И основатель у Дмитрова тот же самый, что и у Москвы — князь Юрий Долгорукий. Заложил он на берегу реки Яхромы город Дмитров всего-то через семь годочков после основания Москвы и недалече от нее, без малого в шестидесяти верстах. Случилось это в 1154 году, том самом, когда родился у князя Юрия сын, нареченный Дмитрием. Слава богу, в 1900 году открыто было железнодорожное движение до станции Савелово. А поскольку город Дмитров на полпути от Москвы до Савелова стоит, «железка» и его захватила. Иначе превратился бы древний город в полуразрушенное село, как с иными старинными русскими городами уже бывало, что крайне печально и в уныние возводит наитягчайшее…

И все же далеко было городу Дмитрову до Москвы. Как коллежскому советнику до действительного тайного советника: расстояние — пропасть. А своеобразной визитной карточкой города был стишок, вернее, содержание стишка, сочиненного двадцатилетним поэтом Левой Зиловым, уроженцем Дмитровского уезда…

Пять тысяч жителей, шесть винных лавок;

Шинки везде. Трактир — второй разряд;

Завод колбас, к которым нужен навык;

Завод литья да кузниц длинный ряд.

Но слава города и смысл его — баранки!

Нигде решительно таких баранок нет.

Они разделены на вкусовые ранги,

И их рецепт — таинственный секрет…

Это была правда. Насчет питейных домов, шинков и трактиров. А еще было в Дмитрове десять церквей и Борисоглебский монастырь, построенный невесть когда, поскольку в летописях имеется упоминание о нем, датированное четырнадцатым веком. Монастырь прикрывал подступы к городу со стороны дороги от Троице-Сергиевского монастыря и, судя по всему, строился московскими зодчими, возводившими церкви и монастыри в самой Первопрестольной Москве.

И насчет удивительно вкуснейших баранок — тоже правда. Когда город Дмитров осчастливил своим посещением в 1858 году государь император Александр Николаевич, то вместе с традиционным хлебом-солью преподнесли ему при встрече печатный пряник и баранки. Откусив от баранки кусочек, государь сделал удивленное лицо, потом откусил еще и еще. Скушав всю баранку, он приступил к прянику. И баранка, и пряник показались императору Александру настолько вкусными и так подняли его настроение, что он изволил находиться в отличнейшем расположение духа во все время пребывания в городе…

Судебного следователя по наиважнейшим делам, коллежского советника Ивана Федоровича Воловцова никто не встречал. Ни баранками с пряниками, ни тем более хлебом-солью. В числе пятерых граждан, сошедших с поезда на Дмитровском вокзале, Иван Федорович дошел до вокзальной площади, где стояли несколько извозчиков, сел в видавшую виды пролетку и велел везти его до полицейской управы.

— Из Москвы? — хмуро спросил возница.

— Из нее, — ответил Воловцов, на чем общение между извозчиком и клиентом благополучно закончилось.

Когда прибыли в Дмитровский кремль, где находились все присутственные места, полицейская управа и, аккурат напротив нее, в глубине двора — тюрьма, возница запросил рубль.

— Это что ж такая дорогая такса у вас, милейший? — недовольно поинтересовался Иван Федорович. — Ехали-то всего ничего.

— Так ведь вы из Москвы, — резонно заметил возница. — Выходит, марку будете держать и жаться насчет денег не станете. А так, для остальных, такса у нас — пятнадцать копеек.

— Логика у тебя — железная, — резюмировал Воловцов и отдал вознице рубль. После чего поднялся по каменным ступеням крыльца и открыл тяжелую дубовую дверь…

Полицейская управа располагалась на втором этаже. Иван Федорович прямиком направился к начальнику управы, представился секретарю и уже через полминуты сидел в кресле напротив стола надворного советника Панкратия Самсоновича Разумовского, начальника Дмитровской полиции. Был Панкратий Самсонович на вид еще крепок, хотя, пожалуй, годков с десяток ему надлежало уже пребывать на пенсии и нянчить внуков, ежели не правнуков.

— Чего? — переспросил он, когда Воловцов назвал себя и сообщил о цели своего визита.

— Я — судебный следователь Воловцов, — повысил голос Иван Федорович. — Прибыл к вам из Москвы…

— Да не шепчите вы, говорите громче! — потребовал Панкратий Самсонович, приложив к уху ладонь, сложенную воронкой.

— Я говорю, меня зовут Иван Воловцов, я — судебный следователь, — заорал Иван Федорович, кляня в душе уездного начальника полиции, которому давно было пора попивать чаек с местными баранками и пряниками где-нибудь на даче за Яхромой близ Введенской церкви и любоваться ее золочеными куполами, капителями, палладианскими окнами и лепными гирляндами колокольни. — Прибыл из Москвы распоряжением окружного прокурора Судебной палаты господина действительного статского советника Заславского. Для ведения следствия по делу об убиении в меблированных комнатах Малышевой в ночь с семнадцатого на восемнадцатое сентября сего года коммивояжера Григория Ивановича Стасько, — отрапортовал Воловцов столь громко, что, верно, было слышно в помещениях Дворянского Собрания, расположенного по соседству.