— А! — воскликнул Панкратий Самсонович и вышел из-за стола. — Так бы сразу и сказали. Рад, весьма рад… — Его бесцветные глаза наполнились легкой голубизной и смотрели приветливо, даже преласково. — А ведь мы вас ждали еще третьего дня. Как вас по батюшке?

— Федорович, — ответил Воловцов. — А раньше не мог приехать потому, что задержали дела в Москве. Был занят отработкой одной версии, связанной с вашим убийством…

— Ну, и как? — поинтересовался Разумовский.

— Версия оказалась несостоятельной, хотя одна ниточка и появилась…

— Ну, и что же вы не потянули за эту ниточку? — неожиданно остро посмотрел на Воловцова Панкратий Самсонович. — Наши подозреваемые сидят в тюрьме, уходить никуда не собираются и будут столько сидеть, сколько понадобится для следствия…

— Концы всех нитей все равно здесь, у вас, — сказал Воловцов и вдруг подумал, что сидеть в беседке на даче за Яхромой и распивать чаи, любуясь на архитектурные изыски Введенской церкви, начальнику уездной полиции Разумовскому, несмотря на его возраст, пожалуй, еще рановато. Ишь, как быстро он схватил суть его, Воловцова, московских расследований. Такая острота ума для полицейского — наилучший профессиональный подарок. Зачем же его зарывать в песок раньше времени…

— Это верно, — согласился Разумовский. — Смею надеяться, господин судебный следователь, что и у нас вы какую-нибудь ниточку обнаружите. А если наша ниточка свяжется с вашей московской, то, глядишь, и узелок образуется. А за узелок тянуть всегда легче…

— Совершенно верно, — снова был вынужден согласиться Иван Федорович. Умные вещи глаголил старик Разумовский…

— Вы, верно, хотите побыстрее познакомиться с делом? — поинтересовался Панкратий Самсонович.

— Конечно, — ответил судебный следователь. — А потом я бы хотел побеседовать с полицейскими, первыми обнаружившими труп и ведшими допросы свидетелей.

— Все к вашим услугам, — произнес Панкратий Самсонович, берясь за старинной работы серебряный колокольчик. — Мы готовились к вашему приезду и оборудовали под кабинет для вас специальную комнату. Она как раз напротив моей приемной. Да, и не говорите так громко, — искоса посмотрел он на Воловцова. — Я уж не так плохо слышу…

Начальник уездной полиции зазвонил в колокольчик. Звук был тонким и чистым. Так еще иногда смеются девушки, светлые душой и не имеющие покудова камня за пазухой…

Когда в кабинет Разумовского вошел секретарь, Панкратий Самсонович повелел проводить «господина судебного следователя по наиважнейшим делам» в его кабинет и обеспечить всем, что он ни попросит. Иван Федорович прошел вместе с секретарем надворного советника Разумовского в весьма просторный кабинет, оклеенный темно-зелёными обоями, который ему сразу понравился.

Кабинет был меблирован весьма достойно: большим тумбовым столом с мраморным чернильным прибором, на котором лежала стопка бумаги, старинным шкафом для одежды. Два кресла стояли по бокам стола, над одним из них, предназначенным для самого Воловцова, висел на стене под строгими полосатыми обоями портрет государя императора Николая Александровича в полковничьей шинели и фуражке. Новенький диван, обшитый кожею с еще не выветрившимся запахом, покоился в дальнем углу от двери и явно приглашал отдохнуть с дороги, а в другом углу стояла внушительная пальма в деревянной кадке. Экзотическое растение придавало деловому стилю кабинета некий домашний вид, что, по разумению Панкратия Самсоновича Разумовского, очевидно, должно было располагать собеседников Воловцова к непринужденному и доверительному общению.

— Сейчас Панкратий Самсонович будут пить чай, — произнес секретарь уже на выходе из кабинета. — Они всегда в это время изволят кушать чай. А вам принести чаю?

— Буду весьма признателен, — кивнул Иван Федорович.

— А что принести вам к чаю? — учтиво спросил секретарь Разумовского.

— Конечно же, ваши знаменитые баранки, — улыбнулся Воловцов. — А для работы мне будут нужны протокол осмотра места преступления, протоколы допросов, врачебное заключение, то есть все материалы по делу об убиении в меблированных комнатах госпожи Малышевой коммивояжера Стасько.

— Что еще?

— Более пока ничего, благодарю вас, — ответил Иван Федорович, располагаясь в «своем» кресле. Пребывание в городе Дмитрове начинало ему положительно нравиться…

Коммивояжер Григорий Иванович Стасько был убит в районе четырех часов утра 18 сентября сего года. Первым обнаружил труп Семка, мальчуган, прислуживающий в меблирашках в смысле «сбегай за…» и «принеси-унеси». Точнее, Семка не обнаружил труп, а увидел постояльца Стасько, лежащего на полу, в окно со двора, когда в комнату коммивояжера, запертую изнутри, вот уже час с лишним пытались достучаться приказчики двух купцов, владеющих магазинами, что приходили вечером по приглашению Григория Ивановича Стасько торговать у него часы.

Явились приказчики в меблированные комнаты госпожи Малышевой в первом часу пополудни. Поскольку купцы ушли вчера от коммивояжера Стасько весьма поздно, около трех часов пополуночи, то бишь практически сегодня утром, приказчики подумали, что коммивояжер еще спит, и решили обратиться к владелице меблированных комнат Глафире Малышевой, дабы она под каким-нибудь подходящим предлогом разбудила своего постояльца. Малышева проживала с сестрой в соседних с ним комнатах и вначале не хотела стучать в комнату Стасько под предлогом, что стук может разбудить еще одного постояльца, который до сих пор спит, однако, поддавшись уговорам двух приказчиков, через несколько минут тоже стучалась в комнату Стасько, и тоже безрезультатно.

— Неушто можно так крепко спать? — удивлялись приказчики, которым было поручено забрать у Стасько купленные намедни часы. — Ведь сколь времени в двери колотим…

Заглядывали в замочную скважину, из которой была видна постель, смотрели в его комнату из окон фасада дома. Стасько и правда спал без задних ног, накрывшись с головой одеялом, и на стук никак не реагировал.

Где-то в районе двух часов кто-то из приказчиков робко предположил:

— А, может, он тово? Помер?

От него отмахнулись, но через малое время уже второй приказчик озвучил подобную мысль следующим образом:

— У меня тетка вот так же померла: сходила на базар, купила рыбу, снесла на кухню и прилегла на кушетку отдохнуть, притомилась, мол. Час проходит — лежит. Два часа, три — лежит, будто спит. А потом тронули ее, а она уже того…. холодная.

После этого рассказа уже мало у кого осталось сомнений, что господин коммивояжер преставился. Ибо так всегда бывает: стоит только кому-либо в непонятных обстоятельствах предположить самое худшее, как оно, в конечном итоге, и случается… В это-то время пацан Семка и побежал во двор, дабы посмотреть в комнату постояльца из другого окна. И увидел Стасько лежащим под этажеркой, что стояла у фасадного окна.

— А кто ж тогда на постеле под одеялом-то спит? — задались вопросом приказчики, на что ни Глафира, ни ее младшая сестра Кира никакого вразумительного ответа не дали. И вообще, выглядели они растерянными и беспомощными, что, впрочем, не удивительно: содержать меблированные комнаты дело не легкое, да тут еще такое несчастие с постояльцем, что для гостиничного дела совсем не на руку…