Если говорить точнее, его притягивали взаимоотношения людей. Бо´льшую часть пассажиров составляли мужчины от двадцати до сорока, многие путешествовали в компании брата или отца, но были также женщины с детьми; матери и бабушки становились центром незначительных, маленьких событий – рассказывали сказки, успокаивали, раздавали мудрые советы, еду и подзатыльники, – и Гарри казалось, что эти качества гораздо важнее, чем чистая, неразбавленная суровость мужчин. Не он один с жадностью взирал на эти сценки. Когда сморщенная валлийка запела своим внукам колыбельную, весь вагон заметно притих, и когда она умолкла, раздался такой громкий, благодарный вздох, что она засмеялась, внезапно смутившись, и больше не пела.

Троелс не читал и не обращал особенного внимания на мужчин и женщин вокруг. Развалившись напротив Гарри, позволившему ему занять место по направлению поезда, потому что Троелсу было не по себе, когда он «видел весь путь наоборот», он пожирал глазами мелькавший за окном пейзаж, будто заклиная его двигаться быстрее. Это был экскурсовод, лишённый обаяния и красноречия. Когда в узор тёмных лесов и мрачных озёр вплетались приметы цивилизации, он прерывал чтение или размышления Гарри, толкая его коленом и несколько наставительно произнося название места или указывая на то, как человек за окном убирает сено в стог или складывает брёвна.

Гарри пытался тоже смотреть в окно, чувствуя, что так надо, раз уж ему повезло устроиться у окна и заполучить власть распоряжаться ценными глотками свежего воздуха. Но с тех пор как они оставили позади шум и грязь Галифакса, на него начало давить однообразие пейзажа – леса, озёра и снова леса, – заставляя всё больше поражаться огромности и незаселённости его новой страны.

Он был не одинок в своих мыслях. Люди громко восклицали на разных языках, изумлённые высотой деревьев, глубиной лесов, красотой озёр, и вопили, когда им казалось, что они заметили медведя или лося. Но они вели себя всё тише и тише по мере того, как им становилось ясно, до чего далёк этот пейзаж от картины золотых пшеничных полей, придуманной, чтобы их заманить, тогда как на самом деле Канада – ничего, кроме лесов, лесов, лесов, озёр, озёр, озёр. Они проехали полоску леса, где солнечный свет был почти бессилен пробиться сквозь толщу деревьев, и железнодорожный инспектор заметил, что звук, который они приняли за птичье пение, – на самом деле кваканье лягушек. После того как его слова перевели на русский, валлийский, французский и немецкий, вагон совсем замолк, и воцарилось нечто очень похожее на ужас, до тех пор пока увлёкшийся картёжник не развеял всеобщее напряжение, победоносно рассмеявшись.

Непривычный к огромной протяжённости континента, Гарри всё же понимал, что путь до Мус-Джо займёт несколько дней, а не считаных часов, как было бы в Англии, и что ему нужно успокоиться, заглушить свои чувства и погасить неприязнь, чтобы монотонность поездки не стала для него невыносимой.

Время от времени они с Троелсом вставали – Троелс занял им места возле, судя по их речи, властных и суровых русских, возле которых расположились украинцы, – и долго шли через несколько вагонов, точно таким же, как их собственный, хотя их занимали представители разных национальностей, к относительной привлекательности и роскоши вагонов первого класса и вагона-ресторана. Здесь они сидели так долго, как только позволяли измученные официанты, хотя остывшие блюда, подаваемые с большим шиком, вызывали у Гарри ассоциации с приговорёнными к смерти и их последними желаниями. Пиво шло по шиллингу за бутылку, и он каждый раз позволял себе две: одну – чтобы утолить жажду, потому что пить воду в поезде ему не хотелось, а вторую – чтобы задремать, когда они вернутся на жёсткие деревянные сиденья.

Каждый раз во время обеда он всё острее и острее ощущал свою всё большую запущенность и небритость. Гарри никогда не был денди, но всегда был чистоплотен. Он пришёл в ужас, когда, во второй раз наведавшись в вагон-ресторан, увидел, что его пальцы оставили отвратительный серый след на белой льняной скатерти.

Когда солнце село, оказалось, что полноценных спальных мест хватит не всем. Было несколько детей – которым, возможно, разрешили ехать без билета, так как сочли, что они будут сидеть у взрослых на коленях, – чьи родители уложили их в кровати, и ни у кого не поднялась рука их согнать. Бормоча, что завтра вечером они отстоят свои права, Троелс присвоил себе уголок вагона и устроил импровизированную постель на полу между сиденьями, расстелив там своё пальто и пальто Гарри.

– Сойдёт, если будем лежать как ложки в ящике, – сказал он.

Места было не больше, чем в гробу, их вытянутые руки и ноги простирались на пути, и проходивший мимо пассажир мог запросто наступить на них или споткнуться. Гарри не шевелился, оробев оттого, что попутчик был так близко.

– Ложись на бок, – скомандовал Троелс, – тогда влезем.

Гарри перекатился на бок, повернувшись спиной к деревянным сиденьям.

– Вот так, – сказал Троелс, когда приглушили без того тусклый свет и захныкал ребёнок, и тяжёлой рукой притянул к себе Гарри, – теперь ничего.

– Спокойной ночи, – сказал Гарри.

– Давай спать, – дыхание Троелса сразу же замедлилось, и он уснул.

Гарри не спал всю ночь, ощущая неожиданный уют в том, что рука сильного мужчины лежит у него на груди, но в то же время неудобство оттого, что дыхание Троелса щекотало ему шею и что он, если так посмотреть, лежит в мужских объятиях в общественном месте.

Фермер, на которого Гарри согласился работать, был датчанином, решившим перебраться на север от Среднего Запада в поисках земли подешевле и возможностей повыгоднее; его старший брат унаследовал семейную ферму в Висконсине, а жена приходилась Троелсу двоюродной сестрой, в те редкие дни, когда он приезжал, узнававшей от него новости о других членах семьи и получавшей нечастые подарки, например европейские журналы и каталоги.

Троелс находил наёмных работников для её мужа и для нескольких фермеров из тех же краёв. Неопытные новички, такие как Гарри, по его мнению, идеально подходили на эту роль, поскольку ничего не знали и жаждали учиться, а значит, делали то, что им скажут, не проявляя излишней инициативы. Инициатива только раздражала фермера, предпочитавшего, чтобы всё делалось, как он привык. Троелс не скрывал тот факт, что это деловая сделка, за которую муж сестры должен ему заплатить.

Гарри ничуть не возражал. Ему казалось разумным перенять навыки ведения хозяйства у опытного фермера; к тому же он надеялся, что семья, которой он будет представлен как приятель их родственника, не станет слишком сильно загружать его работой. Троелс предупредил, что его жилище будет самым простым и находиться вне фермерского дома.

У фермера Йёргенсена не было сыновей, только три дочери, и, как все фермеры в такой ситуации, он до смерти боялся, что одну из дочерей соблазнит нищий наёмный работник. Если только, конечно, этот наёмный работник не окажется отличным фермером и из него не выйдет достойный зять. Тогда он станет развивать ферму, и Йёргенсену больше не придётся платить ему деньги.