Великий знаток человеческих душ Андре Моруа утверждает:

«Поведи себя Наполеон как освободитель Польши, и народ был бы с ним. Прекрасная графиня Мария Валевская принесла себя в жертву (без особого отвращения) и отдалась ему из патриотизма, чтобы он освободил Польшу».

За исключением мужа, которого она вынуждена была оставить, все наперебой ухаживали за ней, но не как за фавориткой, а как за жертвой, потому что для всех было очевидно, как она должна была страдать и насколько она заслуживала уважения, почтения и сожаления. Даже родные сестры ее мужа взяли ее под свое покровительство. По словам Фредерика Массона, «если бы она захотела, то могла бы занимать в Варшаве первое место, и, будь она иной, она была бы там царицей. Тогда она имела бы врагов, теперь же, так как она держится в тени, ее не боятся, ей меньше курят фимиам, но зато относятся с большим сочувствием».

Одна лишь злоязычная Анна Потоцкая оказалась иного мнения. Она писала:

«Мы были все очень огорчены, что женщина нашего общества проявила столько легкомыслия и защищалась так же слабо, как крепость Ульм[5]».

Читая подобные «откровения», невольно соглашаешься с Жаном-Батистом Массильоном, говорившим, что «язык завистника пачкает все, до чего бы он ни прикасался».

Да, Мария Валевская уступила Наполеону не по любви, а потому, что согласилась с железной логикой политиков и патриотов. Можно сказать, что ее совратила дипломатия. И поначалу она думала только об интересах Польши и была уверена в том, что император французов сделает ее родину независимой. Ее любовь к Наполеону лично пришла позднее…

Как писала великолепная Жорж Санд, даже самая чистая совесть иногда «сбивается на ложные, извилистые тропы», а «женщина с впечатлительной душой, вступившая на суровый, немыслимо трудный путь долга», не может «не входить ежечасно в сделку с требованиями этого долга». Это выглядит невероятно, но в последующие дни привязанность Марии к Наполеону все возрастала и возрастала. Она уже больше не думала ни о муже, ни о своем, как она еще совсем недавно считала, позоре. Она жила в ожидании новых визитов к императору. Так уж получилось, что к восемнадцати годам она познала лишь любовь своего старика-мужа, а 37-летний Наполеон был полон сил, хотя и не слишком хорошо был развит физически.

Теперь Мария расположилась в его дворце, как официальная любовница. Их с Наполеоном свидания становились все более долгими и бурными. Они уже не пытались обманывать себя относительно истинной природы владевшего ими чувства и не страшились самых пламенных порывов.

Совместных вечеров у них было много. При этом Наполеону недостаточно было видеть молодую графиню с глазу на глаз; он требовал, чтобы она бывала с ним и на всех званых обедах, на всех празднествах, на которых он должен был присутствовать.

— Это тебя удивляет? — спросил ее однажды Наполеон.

В ответ она рассмеялась.

— Пойми, — нежно сказал ей император, — мне досталась честь повелевать народами. Как бы тебе объяснить… Я был простым желудем, а стал дубом. Я властвую, я у всех на виду, за мною наблюдают. И мне завидуют. Это положение заставляет меня иногда играть роль не совсем естественную для меня, но я обязан ее выполнять. Но если для всех я представляю собой могучий дуб, то с тобой мне нравится быть простым желудем. Но разве я могу под взглядами целой толпы вдруг взять и сказать тебе: «Мария, я люблю тебя»? Не могу. Но мне всегда, когда я тебя вижу, хочется сделать именно это…

Эти слова так растрогали Марию, что она готова была разрыдаться от счастья.

* * *

Время шло, и молодая графиня постепенно влюблялась в того, кому была предназначена. Каждый вечер она приезжала к нему и покорно отдавалась его ласкам. Это продолжалось в течение нескольких недель. В Варшаве, как мы уже говорили, это никого не смутило. Законная же супруга Наполеона, Жозефина, в это время пребывала в Париже. Когда-то такая пылкая, их взаимная любовь почти погасла.

Конечно же, она очень скоро узнала о новом романе мужа и написала, что собирается приехать к нему. Он ответил, что не желает даже думать об этом: якобы здешний климат ей не подходит. И это действительно было так.

Сейчас Наполеон был уже не тем робким молодым офицером, который когда-то вошел в салон развеселой вдовы Жозефины де Богарне. С тех пор его вниманием пользовались многие женщины. Да и сама Жозефина была далеко не ангелом. Но сейчас Наполеон был по-настоящему влюблен в Марию Валевскую.

Но увы! Разлуки — такая же часть реальности, как очарование первой встречи. Прошло совсем немного времени, и 30 января 1807 года Наполеон объявил, что покидает Варшаву. Конечно, он не стал объяснять ей, что получил известие о том, что Турция и Персия объявили войну России, а тем временем русская армия, получив подкрепления, вознамерилась вытеснить французов из их зимних квартир, двинулась вперед и принудила корпус его маршала Бернадотта к отступлению. В этом не было необходимости, ибо Мария все равно ничего не поняла бы. Да и что было объяснять женщине, которая вновь разразилась рыданиями, начав твердить, что он уезжает, так ничего и не сделав для ее Польши, что она была игрушкой в его руках и без всякой пользы для своей страны принесла ему в жертву свою честь.

— Что будет со всеми нами, Боже Великий! — заплакала Мария.

— Да ничего страшного, дорогая, — попытался успокоить ее Наполеон. — Тебя будет здесь опекать мой верный Дюрок. Он будет блюсти твои интересы. Ты можешь обращаться к нему в любом случае, когда тебе понадобится, и он исполнит любое твое желание, если, конечно, ты не потребуешь невозможного.

Потрясенная до глубины души, Мария стала повторять, что у нее всегда было и есть лишь одно желание: чтобы он вернул ей родину.

— Сир, — всхлипывала она, — только тогда я буду спокойна и свободна от заслуженного презрения. Этой минуты я буду ждать, живя затворницей и веря в ваши обещания.

* * *

На следующий день, 31 января 1807 года, Наполеон присоединился к своей армии, а графиня Валевская отправилась в Вену (так решил сам император), где французский посол принял ее на свое попечение.

Вскоре она получила от Наполеона письмо:

«Мой нежный друг, мое сердце — с тобой. Если бы это зависело только от него, ты уже была бы гражданкой свободной страны. Страдаешь ли ты от разлуки, как страдаю я? Я имею право верить в это. Я хочу, чтобы ты вернулась в Варшаву или в свой замок; ты слишком далеко от меня. Люби меня, моя нежная, и верь своему Н…»

Или вот еще одно — ответ на предложение Марии приехать к нему (она в это время, как он того и хотел, уже вернулась в Варшаву):

«Твое письмо доставило мне большую радость. Ты всегда остаешься самой собой, и ты, конечно, не подвергаешь сомнению те чувства, которые я к тебе испытываю. Ну так что же! Ты готова преодолеть все тяготы дальней дороги? Я увижусь с тобой с громадной радостью! Но только не переутомляйся и не вреди своему здоровью. У меня предчувствие, Мария, что очень скоро мы увидимся. В ожидании встречи целую твою ручку. Кстати, мне сообщили, что у тебя в Варшаве полно воздыхателей, и называют имя одного слишком настойчивого. Это правда?»