Биограф Валевской Мариан Брандыс с этим полностью согласен:

«Совместное пребывание в Финкенштейне придало новый тон отношениям Валевской с императором. Это уже не были тайные, торопливые свидания в королевском замке в Варшаве, прерываемые бурными взрывами Наполеона и орошаемые слезами Марии. В мазурской штаб-квартире, в тиши двух смежных комнат, в отдалении от остального мира, бурный варшавский роман приобретает черты супружеской респектабельности».

Однако при этом все делалось с соблюдением величайших предосторожностей. Рядом со своей спальней, посреди которой возвышалась огромная кровать с малиновым шелковым на белой подкладке пологом, Наполеон устроил для Марии комнату с примыкающей к ней уборной, откуда она не выходила в течение целого дня. Если ей хотелось подышать воздухом, то она шла прогуляться под покровом ночи.

Ни слуги в Финкенштейне, ни обитатели деревни, ни кто-либо из свиты императора никогда не встречали графиню Валевскую лицом к лицу.

Мариан Брандыс пишет:

«Поездка в Финкенштейн была со стороны Марии актом большой смелости. Она же знала, чем рискует. В Варшаве вся история еще укладывалась в рамки приличий. Был муж, были кузины и подруги, были те или иные ширмы. Там все еще можно было повернуть вспять, от всего еще можно было отречься. Скандалезные любовные похождения случались с самыми высокопоставленными светскими дамами. После них прибегали к карантину, уезжая на два-три месяца в деревню, и все быстро забывалось. Но здесь возврата уже не было. Это означало разрыв с мужем, отказ от сына, прощание со всей прошлой жизнью».

Графиня Валевская как будто выпросила у Наполеона, что никто не узнает о ее пребывании в Финкенштейне. Император делал что мог, лишь бы исполнить ее желание. Спальня любовников и примыкающая к ней комната фаворитки были отделены от остального замка глухой стеной.

А вот завтракали, обедали и ужинали влюбленные всегда вместе. Это было то преимущество, которое Мария Валевская имела даже перед Жозефиной. За столом им прислуживал только камердинер Констан, который не находил достаточно похвал для обаятельной молодой графини. Позднее он вспоминал:

«Император приказал приготовить помещение рядом с его покоями. Мадам В… поселилась там и уже не покидала замка Финкенштейн, тем более что в Варшаве ее старый муж, оскорбленный в своем достоинстве и в своих чувствах, не хотел более принимать под свой кров женщину, которая его оставила. Мадам В… жила в Финкенштейне все три недели пребывания там императора. Все это время она проявляла к Его Величеству самую возвышенную и бескорыстную привязанность. Император со своей стороны как будто понимал эту ангельскую женщину; ее поведение, полное доброты и самоотверженности, оставило во мне неизгладимое воспоминание. Обедали они всегда вместе; я обслуживал их один и был свидетелем их бесед — живых и возбужденных со стороны императора, и нежных и меланхоличных со стороны мадам В… В отсутствие Наполеона мадам В… проводила время в одиночестве, читая или же наблюдая из-за занавесок комнаты императора за парадами и военными учениями, проводимыми во дворе замка. Такой же, как поведение, была и ее жизнь, всегда размеренная и всегда одинаковая».

* * *

Однако, несмотря на все старания Наполеона, сохранить тайну было явно нелегко. В главной квартире на каждом шагу встречались поляки. Все они знали Валевскую лично. Кроме того, в Финкенштейне нес свою службу посвященный во все Бенедикт-Юзеф Лончиньский, который охотно встречался с варшавскими друзьями. Чтобы укрыться от людского любопытства, Марии приходилось прибегать к самым строгим ограничениям. Все три недели она ни разу не переступила порог своей добровольной тюрьмы. К окнам подходила только тогда, когда были опущены жалюзи.

Единственными лицами, которые видели ее, кроме императора, были обслуживающий ее камердинер Констан и наполеоновский телохранитель-мамелюк Рустан.

Приехав в Финкенштейн, Мария очутилась в весьма необычной ситуации. Завеса тайны полностью оградила ее от внешнего мира и обрекла на нахождение один на один с человеком гениальным, властным, необычайно впечатляющим и… в полном расцвете мужских сил. Последнее, кстати, подтверждают слова самого Наполеона, который именно в этот период писал старшему брату Жозефу:

«Здоровье мое еще никогда не было таким хорошим <…> Я стал лучшим любовником, чем раньше».

Марии был 21 год, и она, по сути, еще не знала настоящей любви. Потому что если и имели место девические предсвадебные романы, то хрупкие воспоминания о них наверняка были стерты годами супружества с семидесятилетним графом Валевским. Ее биограф Мариан Брандыс по этому поводу пишет:

«В Варшаве Марию оберегал от любви к Наполеону шок, который она пережила в ту минуту, когда обожаемый освободитель превратился вдруг в настойчивого домогателя. Но в условиях Финкенштейна, в одиночестве и монотонности супружеского симбиоза, столь отличного от того, что имело место в Валевицах, она не могла долго оставаться пассивной к стихийному чувству любовника и вынуждена была, в конце концов, на это чувство ответить. Тот факт, что любовник был одновременно человеком, от которого зависело будущее ее родины, перестал мешать любви, он стал интегральным элементом. Это, вероятно, еще не была большая настоящая любовь, о которой мечтала до свадьбы юная Мария Лончиньская и которую пани Валевская познает только на склоне жизни, но измерять любовь вообще очень трудно».

В любом случае известно, что Мария подарила Наполеону на память о пребывании в Финкенштейне кольцо с надписью: «Если перестанешь меня любить, не забудь, что я тебя люблю».

* * *

Для Наполеона финкенштейнская идиллия также должна была стать необычайным событием. То, что в Варшаве императору могло казаться только мимолетной страстью, здесь приобрело черты прочной близости и стало, как пишет Фредерик Массон, «чисто сердечными отношениями».

И пусть некоторые историки (Жозеф Тюркан, Армандо Руссо и др.) называют отношения Наполеона и Марии Валевской «связью». На самом деле почти все серьезные биографы Наполеона особо подчеркивают, что роман с Марией Валевской в его жизни был совершенно исключительным явлением.

Например, Франсуаза Трембицкая в своих «Мемуарах польки» называет графиню Валевскую «одной из немногих, к кому Наполеон демонстрировал привязанность». Она же пишет о том, что «мадам Валевская ему бесконечно нравилась». А вот биограф императора Винсент Кронин утверждает, что Мария Валевская была «самой чувствительной, верной и страстной из любовниц Наполеона». Он же дает бурному развитию их отношений следующее объяснение:

«Наполеон любил Марию не только как мужчина среднего возраста любит молодую девушку, но еще и как освободитель любит храброго патриота <…> Похоже, Наполеон видел в двадцатилетней девушке, грезившей о независимости Польши, самого себя в молодые корсиканские годы».

В самом деле, как-то незаметно польская фаворитка очаровала Наполеона и привязала к себе, причем не только внешностью, но и — может быть, даже более того — своими внутренними качествами. И в финкенштейнском уединении, за трехнедельное пребывание один на один, император мог лишь еще лучше оценить эти ее достоинства.