— Сильно устали?

— Перекусим — подтянемся.

— Перекусить некогда. Пошли камыш топтать.

Он сгруппировал нас в четверки и повел на штурм камышовой чащи. По его замыслу нам предстояло пробить в зарослях несколько сквозных коридоров с таким расчетом, чтобы можно было свободно простреливать все болото из конца в конец.

Эта идея нам сразу понравилась. Забыв об усталости, мы бросились в чащу, неистово давя сапогами пересохшие от жары ломкие стебли, будто они, и только они, были прямыми виновниками всех наших утренних неудач.

Болото дохнуло на нас гнилью. Мы проваливались в трясину, спотыкались о кочки, солнце слепило нам глаза, камыш щетинился и кололся; острая, точно ножи, трава царапала руки, в рот лезла паутина, пыль, осыпаясь с мягких метелок, забивалась в глаза. Мы натыкались друг на друга, как пьяные, мешали один другому, но упорно лезли вперед, вытаптывая на своем пути все, что разрослось на месте противопожарных коридоров и могло мешать верному выстрелу.

Гази шагал впереди нас и рубил камыш длинным кривым ножом. Он поминутно оглядывался назад, проверяя правильность взятого направления, и командовал:

— Правее, левее! Куда загнули?

Противоположный берег показался нам чем-то вроде обетованной земли. Даже не верилось, что есть на свете такие места, где не растут бурые жесткие, пахнущие удушливой пылью трехметровые метелки.

Через полчаса в тридцати метрах от первого коридора был пробит второй, а за ним третий, четвертый, пятый, но, приступив к шестому, мы взмолились.

— Может, хватит?

Гази вытаращил глаза и покачал головой:

— Эх вы, куропатки!

Мы не возражали. Гази дал передохнуть нам две минуты и спросил:

— Кто хорошо стреляет?

Мы переглянулись. Среди нас было немало хороших стрелков. Но осрамиться перед Гази не хотелось никому. На охоте всякое бывает. И мы продолжали молча стоять, разглядывая франтоватый костюм Андрея.

— Я, — ответил Зубцов.

— Тогда будешь стоять последним, — скомандовал Гази. — Все кабаны твои.

Зубцов самодовольно откашлялся в кулак:

— Давай, давай. Не пропущу.

Гази поставил его на самый дальний коридор от загона. Потом отобрал по два стрелка на остальные коридоры, а меня оставил в резерве. Я не возражал. Он был мне очень симпатичен, этот бородатый горец, и я ничего не имел против побыть с ним вместе час-полтора.

Когда, зарядив ружья, вся компания заняла места в цепи стрелков, мы с Гази отправились в самый дальний конец болота, чтобы оттуда начать гон. Гази послал меня гнать кабанов по сухому высокому берегу. Он почему-то решил, что кабаны могут вырваться из болота, и приказал мне шуметь так громко, как только я мог. Для себя и Разбоя он выбрал путь по трясине.

Дождавшись условного сигнала, я начал гон. На моем пути то и дело попадались большие камни. Я обходил их стороной, поднимаясь порой высоко над болотом. В такие минуты мне как на ладони были видны все стрелки. Не жалея горла, я добросовестно орал, свистел, визжал, улюлюкал, развлекаясь собственным дурачеством больше, чем охотой.

Здесь на камнях я чувствовал себя на отшибе, не верилось, что кабаны повернут в мою сторону, но, честно говоря, не очень жалел об этом. Усталость и раскаленное солнце, тоскливо повисшее над седлом перевала, потихоньку сделали свое дело. Азарт расплылся в вялой лени. Хотелось хоть на минуту свернуть с пути и, окунувшись с головой в синюю тень ущелья, отдохнуть.

И вдруг Разбой залился раскатистым лаем. До меня долетел возбужденный голос Гази:

— Пошел! Держи!

Мне показалось, что воздух дрогнул. В секунду, забыв обо всем на свете, я превратился в сплошной слух, зрение и настороженность. Сердце тревожно екнуло в груди. Я прыгнул с валуна на землю и поспешил к болоту.

— Держи-и! На вас иде-ет!! — летело оттуда над камышом.

Чего бы я, кажется, не дал в этот момент, чтобы поменяться местом с любым из своих товарищей!

Разбой лаял с коротким подвывом. Голос его раздавался то справа, то слева от Гази, то приближаясь к нему, то удаляясь, то неожиданно обрывался, начинался снова, опять обрывался… Гон шел на кругах, постепенно подкатываясь к пробитым нами коридорам. Гази и его собака вдвоем делали то, чего мы не сумели добиться целой оравой.

Я перебрался через каменную осыпь, стал на кочку и, стараясь хоть чем-нибудь быть им полезным, кричал:

— Ай-я-я-яй!

Скоро над болотом один за одним прокатились три выстрела. Потом еще два! Потом еще три! Еще два! Еще!.. Еще!.. Я не успевал считать. Дуплет следовал за дуплетом. В горах гудело эхо. По-моему, каждому стрелку удалось испытать свое счастье. А Разбой все кружил и кружил. Ни жара, ни трясина, ни колючие, переплетенные друг с другом стебли камыша не могли остановить его.

Я с восхищением слушал размеренный лай собаки, мысленно представляя себе, как поднятые с лежки кабаны стремительно прыгают через коридоры, как стреляют по ним мои друзья, и неожиданно подумал: а что, если и мне подойти ближе к цепи. Может, и я разок выстрелю?

Разбой в это время был где-то в зарослях. Он, очевидно, наткнулся на новый след и стронул зверя с места, так как голос его неожиданно стал очень высоким и злобным. Я торопился как только мог. Не знаю почему, но мне казалось, что мой выстрел непременно будет счастливым. Я изодрал в кровь лицо и руки, влетел в топь, а когда выкарабкался на кочку, то снова услышал выстрелы. Они прокатились очередью по цепи стрелков и захлебнулись где-то вдали. На минуту все стихло. Я понял, что опоздал. Вдруг оттуда, где только что оборвалась стрельба, навстречу мне из камыша выбежал Андрей Зубцов. Бросив ружье, он вприпрыжку помчался к высокому развесистому карагачу, одиноко стоявшему на краю болота. Шагах в пятидесяти от него, как ураган, несся раненый секач. Наперерез секачу из камыша выскочил Разбой и, изловчившись, повис у него на ухе. Зубцов воспользовался секундным замешательством зверя, подпрыгнул вверх, схватился руками за толстый сук карагача и поджал ноги. Секач, как вихрь, пронесся под ним, ударив собаку о дерево. Разбой взвизгнул и отлетел в траву, а секач, не останавливаясь, свернул в горы и скрылся в кустах.

Все это произошло так стремительно, что я даже не сразу разобрался в случившемся. Когда я прибежал под дерево, Зубцов еще крепко держался за сук карагача, а Разбой, не шевелясь, скулил в траве. Из болота подоспели товарищи. Подошел Гази. Осторожно ощупал собаку и сразу определил:

— Ребра сломал, шайтан.

Мы сняли с дерева Зубцова.

— Почему не стрелял? — спросил его Гази.

Зубцов в ответ пробормотал что-то невнятное.

— Он стрелял, — заступился кто-то