Платонов подчеркивал: «Можно без конца удивляться той энергии, которую проявляют эти мелкие поместные миры, предоставленные своим силам, той цепкости, с какой они держатся друг за друга, и той самостоятельности, какой отличаются многие из этих мирков. Весь север и северо-восток Руси находились тогда в состоянии какого-то духовного напряжения и просветления, какое является в массах в моменты великих исторических кризисов. С необыкновенной ясностью и простотой во всех грамотах сказывается одна мысль, долго не дававшаяся земщине, а теперь ставшая достоянием всех и каждого: за веру, родину и общественный порядок необходимо бороться всем и бороться не с одной Литвой, но и со всеми теми, кто не сознает этой необходимости, — с казачеством».

Сознавая весь ужас положения страны, стремясь понять, что и как делать, русские люди начинают с того, что «по примеру Нижнего Новгорода постановляют первое единодушное решение — налагают на всю землю пост, чтобы очистить себя от прошлых грехов».

Вот как описывал в «Истории России» этот беспрецедентный акт Сергей Михайлович Соловьев: «Народ был готов встать как один человек; непрерывный ряд смут и бедствий не сокрушил могучих сил народа, но очистил общество, привел его к сознанию необходимости пожертвовать всем для спасения веры, угрожаемой врагами внешними, и государства, которому грозили враги внутренние, воры. Явились признаки сознания о необходимости нравственного очищения жителей для подвига очищения земли от врагов, признаки того, что народ, не видя никакой внешней помощи, углубился во внутренний, духовный мир свой, чтоб оттуда извлечь средства спасения.

По областям промчалось слово, города переслали друг другу грамоты, где писали, что в Нижнем Новгороде было откровение Божие какому-то благочестивому человеку, именем Григорию; велено ему Божие слово проповедать во всем Российском государстве; говорили, что этот Григорий сподобился страшного видения в полуночи: видел он, как снялась с его дома крыша, и свет великий облистал комнату, куда явились два мужа с проповедию о покаянии, очищении всего государства; во Владимире было также видение. Вследствие этого по совету всей земли Московского государства во всех городах всем православным народом приговорили поститься, от пищи и питья воздержаться три дня даже и с грудными младенцами, и по приговору, по своей воле православные христиане постились: три дня — в понедельник, вторник и среду ничего не ели, не пили, в четверг и пятницу сухо ели. Так при господстве религиозного чувства выразилась в народе мысль о необходимости очищения всей земли, отделения себя от настоящего смутного и оскверненного общественным развратом времени».

Первой скрепой будущего Второго ополчения в августе 1611 года стал «приговор», соглашение между казанцами и нижегородцами.

Возвращавшиеся в Нижний Новгород из-под Москвы дворяне, дети боярские и другие служилые люди рассказывали о разорении Москвы, об убийстве Ляпунова, о неоднозначной роли казаков, о судьбе Смоленска и Новгорода. Нижегородцы на собраниях «начаша мыслити, како бы помощь Московскому государству». В августе, после известия об убийстве Ляпунова, Казань, Нижний и ближайшие к ним «поволские и горные, и луговые» города «сослалися» между собою «на том, чтобы… быти всем в совете и в соединенье и за Московское и за Казанское государство стояти, и друг друга не побивати, и не грабити, и дурна ни над кем не учинити».

«Приговор» явился серьезным предостережением не столько для польско-боярской власти, сколько для правительства Заруцкого — Трубецкого. Два города предупредили, что не потерпят смещения воевод, посланных ими для освобождения Москвы, и не признают назначений, произведенных Заруцким и казаками. Посады усомнились в способности Первого ополчения довести до логического завершения дело избрания царя и заявили, что отвергнут любого государя, посаженного казаками без согласия земли. Постановили не пускать к себе казачьи отряды из таборов.

Любомиров справедливо замечал, что уже «в этой программе резко намечены два существенных пункта: очень определенно выраженное враждебное, пока только оборонительного свойства, отношение земщины к казачеству и ставшему почти чисто казачьим подмосковному правительству и настоятельная необходимость для водворения порядка в стране выбрать государя „всею землею“».

Казанцы, сделав совместно с Нижним этот первый шаг, ушли в тень. Нижегородцы же перешли от слов к делу.

Город, как мы знаем, не имел своего епископа и находился в непосредственном ведении патриарха. И нижегородцы вновь обратились за духовным советом к своему пастору — Гермогену. К патриарху были отправлены спецпосланниками те же бесстрашные Роман (Ратман) Пахомов и Родион Мосеев с «советной челобитной». Неизвестно, сколько раз они смотрели смерти в глаза, прежде чем пробрались в Кремль к Гермогену, с которого поляки сорвали святительские ризы и заточили в Чудов монастырь.

Селезнев, включив фантазию, так художественно представляет их миссию: «Эта вторая поездка в Москву была неизмеримо более опасна, чем предыдущая. Патриарх был заточен в подземелье Чудова монастыря. Правда, постоянной охраны у него не было. Только раз в неделю приходил человек, кидавший ему сноп овса и приносивший немного воды. Однако, чтобы добраться до Чудова монастыря, требовалось преодолеть стены Белого города и Кремля, избежав встречи с вражескими солдатами. Для этого были нужны большая храбрость и недюжинное хладнокровие. Недаром патриарх назвал двух нижегородских посланцев отважными людьми. Узнав о возможности появления на русском престоле сына Тушинского вора, патриарх пришел в чрезвычайное волнение, которое отразилось в его грамоте в Нижний Новгород».

Патриарх однозначно поддержал нижегородский почин. Обращение Святейшего к Нижнему Новгороду явилось, по сути, его политическим завещанием. Гермоген призвал нижегородцев вместе с казанским митрополитом, рязанским владыкой, иерархами других городов сочинить «учительные грамоты» к земским боярам. Гермоген заклинал Мосеева доставить затем эти грамоты в подмосковный лагерь Заруцкого и огласить их, даже если казаки будут угрожать ему смертью. Патриарх, как мог, пытался помешать Заруцкому и казакам посадить на трон очередного самозванца.

«Послание Гермогена 25 августа 1611 года довез до Нижнего Новгорода один Родион Мосеев. Вполне возможно, что его спутник погиб на обратном пути. Думается, что грамота патриарха была оглашена при большом стечении нижегородцев. Наверняка присутствовали воевода Андрей Алябьев, дьяк Василий Семенов, дворяне и дети боярские, служилая литва и немцы, земские старосты, целовальники и другие посадские люди».

Вот что там говорилось дословно: «Благословение архимандритом, и игуменом, и протопопом и всему Святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским и всему миру от Патриарха Ермогена Московского и всея Руси мир вам и прощение и разрешение. Да писать бы вам из Нижнего в Казань к митрополиту Ефрему, чтоб митрополит писал в полки к боярам учительную грамоту да и казацкому войску, чтоб они стояли крепко о вере, и боярам бы говорили и атаманам бесстрашно, чтоб они отнюдь на царство проклятого Маринки паньина сына не благословляли, и на Вологду ко властям пишите ж, так же бы писали в полки, да и к рязанскому пишите ж, чтобы в полки так же писал к боярам учительную грамоту, чтоб унял грабеж, корчму, блядню и имели бы чистоту душевную и братство и промышляли б, как реклись души свои положити за пречистый дом и за чудотворцев и за веру, так бы и совершил. Да и во все городы пишите, чтоб из городов писал в полки к боярам и атаманам, что отнюдь Маринкин на царство ненадобен. Проклят от Святого собору и от нас.