Иногда она задумывалась, что бы произошло, будь они разлучены, – и не находила ответа. Искать его – то же, что и угадывать разговор теней.

Собственная душа была для Поликсены непостижимой пустотой – непроницаемой и сокровенной, как эта тьма.

Боли она не испытывала, даже пытаясь представить себе умирающего Отакара. Знала о его больном сердце, знала – его жизнь висит на волоске, он сам сказал об этом, но его слова прошли мимо, словно обращался он к статуе – она обернулась – «или вот к этому висящему на стене портрету».

Избегая пристального взгляда графини, Поликсена переходила со свечой от картины к картине.

Мертвая шеренга застывших лиц.

«Встань они сейчас предо мной во плоти, все равно мы чужие, между нами бездна. В своих гробах они давно стали прахом».

Ее взор скользнул по белой раскрытой постели.

«Лечь и уснуть? Здесь? Невозможно. Я бы, наверно, никогда больше не проснулась. – Ей вспомнилось лицо спящего дяди с бескровными, плотно сомкнутыми веками. – Сон – это что-то страшное. Быть может, еще более страшное, чем смерть».

Она вздрогнула. Сейчас, при виде белого савана простынь, она как никогда отчетливо ощутила, до чего, в сущности, легко сон без сновидений может перейти в смерть, в вечную смерть сознания.

Поликсену охватил панический страх: «Прочь, прочь из этой галереи трупов! Этот паж, там на стене, – такой юный и уже истлевший, в жилах ни кровинки! Волосы – рядом в гробу. Осыпались с ухмыляющегося черепа… Истлевшие в склепах старцы… Старцы, старцы… К черту, к черту этих старцев!»

Она облегченно вздохнула, когда внизу открылась дверь и чьи-то шаги заскрипели по дорожке.

Прислуга тихо прощалась. Поликсена быстро задула свечу, чтобы не было видно снизу, осторожно открыла окно, прислушалась.

Русский кучер задержался у решетки ворот – в поисках спичек рылся в карманах; искал до тех пор, пока остальные гости не скрылись из виду. Тогда он закурил сигару, явно кого-то ожидая. Поликсена это поняла по той осторожности, с какой он отступил в тень, когда из дома послышался шум; но как только все стихло, он снова принялся следить за дорожкой сквозь прутья решетки.

Наконец появился молодой чешский лакей с мертвым взглядом.

Удостоверившись, что за ним никто не следует, – очевидно, тоже хотел избежать остальной компании – он присоединился к русскому.

Поликсена ни слова не уловила из того, о чем эти двое шептались между собой. Кругом царила мертвая тишина.

Потом в людской выключили свет, и дорожка сразу исчезла, поглощенная мраком.

«Далиборка», – вдруг донесся до нее голос русского.

Она затаила дыхание.

Вот! Снова! На этот раз никаких сомнений: «Далиборка», – совершенно отчетливо различила она.

Итак, они все же имеют какое-то отношение к Отакару? Она угадала их замысел: сейчас, несмотря на поздний час, тайком от других отправиться для чего-то к Дали-борке.

Башня уже давно закрыта; что им там делать?

Грабить приемных родителей Отакара? Смешно. Таких бедных? Или им нужен он сам? Может быть, месть?

Она отбросила эту мысль, как столь же абсурдную. Отакар никогда не общался с людьми такого пошиба, едва ли даже разговаривал с ними, – чем же он мог навлечь на себя их ненависть?! «Нет, здесь речь идет о чем-то более серьезном», – кольнула ее догадка и тут же превратилась в уверенность.

Решетка тихо закрылась, послышались медленно удаляющиеся шаги.

Мгновение она колебалась. «Остаться здесь? И лечь спать?! Нет, нет и нет! Итак: вслед за этой парой!»

Времени на размышления не оставалось: в любой момент дворецкий мог запереть входную дверь, и тогда незаметно покинуть дом вряд ли удастся.

Поликсена нащупала в темноте черную кружевную шаль – зажечь свечу она не решилась: «Не дай Бог еще раз увидеть на стенах эти ужасные старческие гримасы! Нет, уж лучше самые страшные опасности пустынных ночных улиц».

Отнюдь не любопытство погнало ее прочь, из дворца барона Эльзенвангера – нет, это был страх, страх остаться до утра одной в галерее предков, воздух которой показался ей вдруг затхлым и удушливым – слишком насыщенным дыханием призраков.

Никаких особых намерений у нее не было, просто она чувствовала, что должна – должна по какой-то неизвестной причине – поступить именно так…

У ворот Поликсена задумалась: как добраться до Далиборки и не столкнуться с той подозрительной парой?

Выбора не было – только длинный кружной путь через Шпорнерский переулок и Вальдштейнскую площадь.

Осторожно, прижимаясь к стенам, кралась она вдоль домов; достигнув угла, быстро проскальзывала к другому.

Около Фюрстенбергского дворца несколько человек о чем-то оживленно беседовали; пройти мимо она побоялась: среди них мог оказаться кто-нибудь из сегодняшней челяди – вдруг ее узнают? Прошла целая вечность, пока компания не разошлась наконец по домам.

По витой Старой замковой лестнице Поликсена бежала вверх между двумя черными каменными стенами, из-за которых под тяжестью плодов свешивались серебряные в лунном свете ветви деревьев, наполняя воздух пьянящим ароматом.

На каждом изгибе лестницы она останавливалась и, прежде чем продолжить путь, внимательно вглядывалась в темноту.

Большая часть пути была уже позади, как вдруг ей почудился запах табачного дыма.

«Русский», – была ее первая мысль; она замерла, опасаясь выдать себя шелестом платья.

Непроглядная темень окружала ее; только справа, запятнанный тенями листьев, мерцал верхний край стены, отражая слабое сияние лунного серпа, однако в его обманчивом фосфоресцировании невозможно было различить даже самые ближние ступеньки. Поликсена напряженно вслушивалась: вокруг ни звука.

Не шелохнется ни один лист.

Иногда совсем рядом ей мерещилось тихое, затаенное дыхание – казалось, оно исходило непосредственно от стены слева; она пристально вглядывалась в темноту, склонив голову, осторожно прислушивалась – звук как будто пропадал…

«Мое собственное дыхание, а может, птица шевельнулась во сне». Она вытянула ногу, нащупывая следующую ступеньку, как вдруг совсем рядом ярко вспыхнул огонек сигареты и на секунду осветил чье-то незнакомое лицо в такой устрашающей близости, что в следующее мгновение они бы непременно столкнулись.

Сердце перестало биться, земля куда-то ускользала; и тут, позабыв обо всем на свете, она бросилась в ночь и, только когда ноги стали подкашиваться, остановилась на верхней площадке замковой лестницы. Отсюда в лунном свете можно было различить смутные очертания строений и далеко внизу туманное свечение города.

Без сил, почти теряя сознание, она оперлась о каменный столб арочных ворот; здесь начиналась тропинка, ведущая вдоль верхнего склона Оленьего рва к Далиборке.