Как-то на привале, когда его капральство расположилось на придорожной обочине, мимо них прошел здоровущий мужик в полосатом халате и лисьей шапке на голове. В руках у него была витая из воловьей кожи плеть, которой он поигрывал на ходу.

«Рамазан, Рамазан идет», – пронесся легкий шепот среди замерших при его виде солдат.

Мирович тоже уставился в спину этого ужасного человека и представил, как тот накидывает петлю на голову смертника, а потом с силой затягивает ее конец. Ему почему-то показалось, что делает это он с неизменной улыбкой и обязательно скалит зубы, словно волк, преследующий свою жертву. Он невольно передернул плечами и посмотрел на солдат, в глазах которых светилась ненависть, а лица выражали презрение и брезгливость.

– Сколько невинных жизней загубил супостат этот! – сплюнул на землю один из ближайших к нему старослужащих. – На моей памяти только под Азовом почти десяток повесили за разные вины…

– Многие из нас обещали ему скорую смерть, – так же негромко проговорил Фока и испытующе глянул на Мировича. – Коль он мне среди боя попадется, за себя не ручаюсь, – закончил он и поднялся.

– Потише ты, Фока, – ткнул его в спину кулаком все тот же ветеран, первым затеявший разговор. – Донесет кто, тебе несдобровать, коль Рамазан дознается.

Мирович понял, что намек этот предназначался ему и никому другому, поскольку все остальные не первый год служат вместе, а он для них новичок, и неизвестно, можно ли ему доверять. Он не нашел нужных слов для ответа и счел за лучшее сделать вид, будто и не слышал их угроз в адрес палача, поэтому поднялся и встал на свое место в начавшую движение колонну. Неожиданно шедший слева от него Фока тронул его за плечо и проговорил, ни к кому не обращаясь:

– Да он вроде парень ничего, не выдаст. Так ведь, ваше благородь?

Этим он поставил Василия в совсем безвыходное положение. Сейчас, что бы он ни ответил, любой ответ будет истолкован не в его пользу, а потому он счел за лучшее чуть приотстать и встать в другой ряд колонны. Солдаты за его спиной понимающе хмыкнули и замолчали.

…К концу каждого дня под лучами нещадно палящего солнца разговоры в колонне смолкали. Не было сил вести разговоры, поскольку губы были покрыты слоем соли, а лица запылились настолько, что все войско приобрело буро-пепельный цвет, словно оно только что протопало насквозь через всю преисподнюю. В разных концах колонны слышался повторяющийся вздох:

«Пить! Братцы, подайте водицы испить хоть глоточек…»

Но офицеры, хорошо понимавшие, чем это может грозить, пресекали попытки рядовых пить воду на марше и тут же отбирали замеченную у кого-либо в руках посуду, выливали воду на землю и грозились прогнать жаждущего сквозь строй. Но все понимали, что и офицерам, едущим верхом или в повозках, тоже нелегко дается переход и угрозы их исключительно ради поднятия дисциплины и приводить их в исполнение они вряд ли станут. Правда, иной офицер, чаще всего из немцев, мог иной раз перепоясать уж слишком отставших плетью, вызывая тем самым грозное шипение солдат ему в спину.

«Ишь, набрали их на нашу голову, – злобно скалились они, – поглядим, когда у нас мушкеты заряженные в руках будут, как он плеточкой своей махать начнет. Припомним гадине!! Все припомним!»

Но к середине пройденного пути устали и офицеры и уже больше по привычке, с ленцой и расслабленностью в голосе, подгоняли колонну:

– Не отста-а-а-вать! Шире ша-а-а-г! Ве-се-лее….

Иные мерно покачивались в седле и даже не смотрели по сторонам; другие, что помоложе, съехавшись вместе, что-то громко обсуждали, а потом, когда их роты уходили далеко вперед, пришпоривали коней и легко нагоняли идущих. Мирович с завистью смотрел на них, представляя, как он, с получением чина, будет так же гарцевать, привставать на стременах, а потом пускать коня в галоп, подставляя грудь весеннему ветру, и скакать впереди всех, ни для кого недосягаем.

Как-то на вечернем привале к тому месту, где разместилось его капральство, подошел рослый мужик в зеленом кафтане и со злобным выражением лица и принялся на чем свет стоит костерить сидящих на земле солдат. Те молча слушали и ничего не отвечали. Василий подошел поближе, полагая, что это какой-то незнакомый ему офицер, но офицерского шарфа на том не было. Тогда он обратился к нему:

– Сударь, почему вы набросились на моих подчиненных? Что они такого сделали, чего бы мне было неизвестно?

Мужик нехотя повернулся к нему и сквозь зубы ответил:

– Нагадили в неположенном месте, словно свиньи… А там теперь воняет.

Мирович от удивления открыл рот, не совсем понимая, о чем идет речь, а солдаты громко прыснули, пряча лица.

– Поясни, что случилось, – попробовал он выяснить, в чем все же заключалась провинность его солдат.

– Я же сказал: нагадили, а землей присыпать не захотели. Вот господин полковник и отправил меня виновных найти, а мне на этих молодцов указали… А палатку господину полковнику как раз возле кучи ихней поставили, вот он кушать не может из-за вони… – пояснил мужик в зеленом кафтане.

– Да профос он, – объяснил кто-то из солдат. – Служба у него такая – дерьмо за всей ротой убирать и закапывать, а он, вишь ли, не желает свою работу исполнять, за нами приперся. Иди, иди и не мешай нам ужинать, а то воняет от тебя не приведи Господь!!

Солдаты тут же замахали в воздухе руками, словно на них налетел рой пчел, и дружно сморщили носы. Мужик весь налился злобой, и казалось, еще чуть – и он кинется с кулаками на любого. Мирович, опасаясь, как бы дело не дошло до рукопашной, скомандовал:

– Двоим взять лопаты и присыпать то, что после себя оставили. А не то… сами знаете, чем неповиновение ваше может обернуться. Не доводите до греха.

Два ближних к нему солдата неохотно поднялись и пошли в сторону стоявшей рядом телеги, на которой везли шансовый инструмент, и с лопатами в руках направились к дубовой рощице, где белела полковничья палатка. Довольный мужик поклонился Мировичу и поблагодарил:

– Спасибо вам, ваше благородие. Я же не по своей воле на эту должность поставлен. Любого могли, а убирать за каждым охальником сил не хватит. Все знают, что для дел срамных, то есть нужду справлять, специально место отводится во время привала. Вы уж попеняйте им, чтоб вели себя впредь как должно.

Мирович ничего не ответил и вернулся на свое место, размышляя, скольких армейских тонкостей он еще не знает. Казалось бы, простой вопрос, но и ему нужно внимание уделять.

4

Когда наконец добрались до Инстербурга, то и рядовые и верхние чины надеялись хоть немного отдохнуть после продолжительного пути. Но уже на другой день на общем построении было объявлено зря время не тратить, а ежедневно проводить стрельбу солдат по мишеням, а также по нескольку часов в день повторять приемы боя в пешем строю с примкнутым к мушкету штыком. Сразу после завтрака полки под барабанный бой и с развернутыми знаменами двинулись за город, где для занятий были отведены участки, свободные от жилья и посевов. Сибирскому полку отвели место для учений на спуске в овраг, по дну которого текла небольшая речка с чистой водой. Склон оврага был весь усеян камнями, что для Мировича было в новинку – в Сибири он такого количества камней сроду не встречал и сейчас с любопытством поглядывал на их разнообразие.