Пастушью хижину окружили волки. Вожак прыгнул на крышу. Луна обливала горы серебряным светом. Если бы брат Антоний ездил в «Ла Скала», то ему бы показалось, что всё это очень похоже на театральное представление с искусно освещённой сценой, на которой происходит что-то очень интересное (горят свечи, воск капает на шляпы зрителей партера). Со своего пятого яруса старик видел, как звери рыщут вокруг лачуги и пытаются в неё проникнуть.

Для отпугивания волков и демонов у отшельника были заготовлены вязанки хвороста, политые смолой. Брат Антоний, путаясь в полах своего рубища, ругаясь, злорадно посмеиваясь и бормоча отрывки псалмов, вытащил из сарая несколько вязанок, поджёг их и пустил катиться с горы — к хижине, сердечно прося святого Иакова отвернуть пылающие шары от драночной крыши. Плюясь искрами, огненные саламандры с треском и гудением бежали, подпрыгивали, летели, прочерчивая темноту жёлтыми хвостами и языками. Покровитель пастухов не подкачал: горящие вязанки остановились в двух шагах от хижины. Волки разбежались.

* * *

Митрофанушка вбил в трещину последний гвоздь, накинул на него петлю, подтянулся, вылез на площадку и сел, свесив ноги над пропастью. Посмотрел на огромный мир, раскинувшийся далеко внизу, перекрестился и засмеялся. Он был выше всех. «Эх, видела бы меня бабушка! Вот кто теперь дикой Арлекин».

От разреженного воздуха кружилась голова. Внизу суетился муравьишкой брат Антоний. Святой молчальник потрясал кулаками и ругался на Митрофанушку — зачем полез в опасное место? В глубине души монах завидовал Митрофанушке: в молодости он и сам хотел забраться на эту вершину, но не мог, потому что из снаряжения у него был только молитвослов. Митрофанушка же раздобыл в деревне всё, что нужно для восхождения: верёвку, молоток, мощные крюки и гвозди. Летом вольной птицей и диким Арлекином он спускался с гор и гулял по деревенькам. Там его хорошо встречали: люди знали, что этот великан пришёл из дальних стран и вот уже три года спасается в пустыни у брата Антония — заботится о старике. Люди охотно дарили Митрофанушке еду, одежду и всё необходимое для жизни в горах. Чтобы отблагодарить деревенских жителей, Дурасов ходил с ними валить лес, выкорчёвывать камни. Да, видела бы сейчас Митрофанушку бабушка! Разве узнала бы она своего пухлого внучка в этом обросшем густой бородой и длинными волосищами мускулистом загорелом мужике, который диким козлом скакал по горам, не обращая внимания на предусмотренные тропинки, змейкой вьющиеся среди колокольчиков и столбиков горечавки. Изумлённо пялящиеся синие глаза — вот всё, что осталось от прежнего Митрофанушки.

По вечерам у каменного фонтанчика, где брали воду, Митрофанушка присаживался на завалинку, и тут же вокруг него собирались собаки и дети — послушать великанские грустные песни и весёлые прибаутки. Митрофанушка заводил заунывно — сначала тихо, раскачиваясь, будто в плывущей лодке, — потом вставал во весь рост и громко пел на всю деревню:

Митрофанушка садился, смахивая набежавшую слезу, потом вскакивал и, пританцовывая, пел дурацким голосом:

Дети с восторгом слушали Митрофанушку. Они, конечно же, не знали великанского языка, но по жестам Дурасова понимали, о чём речь. Подходили их родители, бабушки и дедушки. Все хлопали. Если бы ковёр-самолёт перенёс Александру Степановну из Подъёлок в Гларнские Альпы, она бы увидела, как успешно «выступает» перед благодарной публикой её Митрофанушка. Вспоминая игру Пьетро и Михаила Телегина, он старательно кривлялся и подпрыгивал. Чем громче смеялись дети, тем страннее и забавнее становились медвежьи ужимки Дурасова. Несомненно, помещица решила бы, что «блаженненький» совсем умом тронулся.

Больше всех русского великана любил Безноженька — больной мальчик, у которого была слабость в ногах: он не мог ни ходить, ни стоять. Безноженька лежал в кровати либо сидел на стуле у окна. Дурасов носил его гулять — поднимал к себе на плечи и шёл в гору, в лес, в поле. Трава и цветочки там росли такие же, как в Подъёлках: и жёлтые огонёчки, и розовые пушистые палочки, — но лес был сухой, скучный, без мхов и болот.

Дурасов учил мальчика вырезать из дерева фигурки, они смастерили целую армию: егерей, казаков, мушкетёриков, гренадёров, солдат, офицериков. Зимой Безноженька проводил на подоконнике смотры, парады, баталии. Морозными безоблачными ночами он видел мерцающий, будто звёздочка, огонёк. Ребёнок знал, что это русский великан на вершине горы топит печку, ходит за братом Антонием, мастерит новых коников и солдатиков, ждёт, когда растает снег и можно будет спуститься к людям.

Митрофанушка любил страну дикого Арлекина, своё великанское царство. С крюками, верёвками и молотком он забирался в таинственные места, куда не ступала нога человека, где летали орлы и бродили белые козлы с мощными рогами. Когда сияло солнце, козлы казались отлитыми из чистого золота. Вечером Митрофанушка смотрел, как красный шар катится по небу и падает за остроконечные башни. Он был в заповедном мире, населённом сказочными существами. В пожаре, разметавшем синие тучи, совершалась битва крылатых, рогатых, хвостатых призрачных зверей. Битва становилась всё яростнее, звери поднимались на задние лапы, беззвучно ревели и истекали кровью, потом бледнели и таяли в темнеющих небесах — улетали зализывать раны до следующей схватки. Завернувшись в бараний тулуп, Дурасов дремал у костерка. В темноте блестели чьи-то глаза, раздавался скрип и шум, похожий на спешный ход чьих-то ног по каменистой дороге. Ветер залетал в трещины в скалах, скользил по выбоинам в камнях; хор горных духов баюкал Митрофанушку протяжной колыбельной: всё «а-а-а...» да «у-у-у...».

По опасной сыпухе дикой Арлекин добирался до ледника, который распахнул свою синюю глотку и дразнил прозрачным языком. Брат Антоний смастерил для Митрофанушки кожаные подмётки, утыканные острыми гвоздиками. Эти подмётки надо было привязывать к башмакам, чтобы они не скользили. Прогулка по синей глотке была очень опасна — под снегом скрывались ямы, а в них сидели духи льда, готовые схватить и отгрызть ногу. Митрофанушка знал, что надо осторожно идти по льду, проверяя палкой, нет ли западни. Он был самым смелым и ловким скалолазом, покорителем вершин и ледников, бывалые горцы-охотники не годились ему в подмётки, тщательно и с молитвой оббитые гвоздиками.