Дуся познакомилась с Жирафом в клубе «Тамтам» — там он играл с друзьями: гитара, барабаны и флейта; песни таинственных стран — зной и дрожащий воздух, в котором тонет красное солнце, сказочные звери и духи гуляют в высокой траве. «Тамтам» был рядом с тёткиным домом. Дуся сходила на два концерта, выкурила с Жирафом два косяка и совершенно неожиданно для себя стала подругой африканского музыканта.

Дуся стеснялась знакомить тётку с Жирафом. Она сказала ей, что связалась с парнем, но скрыла, что с чёрным. О том, чтобы привезти Леонарда в Топорок, не могло быть и речи: сватовство закончилось бы восстанием новгородских арийцев и мордобитием — у Дуси водились воздыхатели в Топорке.

Гулять по улицам с Леонардом Дусе было неуютно: все на них «смотрели». Дуся предпочитала оставаться на грязно-жёлтом девятиэтажном корабле Жирафа. Там, на прокуренном камбузе, они пили кофе, слушали модную музыку или просто тишину с капающим метрономом и ворчанием усталого «Морозко», смотрели в окно на море огней и обнимались. Иногда шли в какое-нибудь безлюдное место — к доту с танком, к трамвайному парку, на взлетевший над пустырями бетонный мост, по которому ползали заблудившиеся гусеницы «41», «36» и «54», на Красненькое кладбище, приняв его сначала за городской сад. По воскресным дням отправлялись в романтическое путешествие вдоль речки Красненькой к Финскому заливу — в Угольную гавань, где ржавели брошенные суда, подводные лодки, подъёмные краны и цепью тянулись заледеневшие лягушачьи царства, обнесённые крепостью сухого камыша.

На Красненьком кладбище, присев на скамеечку у какой-нибудь могилки, Жираф задумчиво курил, глядя на свою белокурую подругу с бутылкой портвейна. Весенний ветер раскачивал пластмассовые венки, шумел голыми ветками тополей. Старушки ковыляли по дорожкам — навещали усопших родственников. При виде чёрного человека они вздрагивали и шептали: «Осспади!»

В апреле солнце разбежалось по окнам новостроек, заорали коты, запахло мокрым асфальтом. Жираф купил шампанское, хлеб, колбасу и повёз Дусю в Стрельну. На дребезжащем трамвае они проехали мимо парка Ленина, где в талом снеге увязла черепаха и разинул голодную пасть гигантский крокодил, пронеслись мимо убогих дачных домиков с чёрными огородами и остановились в прекрасной в своём запустении русской Версалии. Дул крепкий ветер, руины дворца обливались капелью.

Жираф и Дуся сидели на пригорке, жёлтом от мать-и-мачехи. Дешёвое шампанское щипало в носу и пахло дрожжами. Они отмечали важное событие: в Дусином животе, скрючившись, засел маленький червячок, которому предстояло стать рыбкой, потом зверюшкой и в конце эволюции превратиться в чёрного человечка.

Накануне отъезда на родину Жираф повёл Дусю в Угольную гавань. Там, среди бескрайних пустырей с полевыми цветами, столь трогательными в помоечном пейзаже, была таинственная, неведомо кем посаженная липовая аллея, ведущая из ниоткуда в никуда — к мусорным кучам и насыпям, к мазутным болотам Маркизовой лужи. Арап и блондинка лежали под липой, слушая, как трещат по швам душистые почки и орут влюблённые лягушки. Жирная грязь блестела на солнце, пахло свежестью и гнилью.

Жираф рассказывал Дусе, как заберёт её в Страну Креветок, как родится у них прекрасный ребёнок, как пойдут они втроём гулять по вечнозелёным склонам вулкана Камерун. На озёрном берегу усядутся под хлебным деревом. К ним придут буйвол и винторогие антилопы бонго и ситатунга. Лягушка-голиаф принесёт колбасы и шампанского... Глаза слипались от полуденного солнца. Так они в последний раз заснули вместе. Из камышей вышел мужичок-рыболов с тоненькой удочкой и баночкой из-под майонеза. С удивлением посмотрел на спящих, покачал головой.

Через день Жираф уехал в Камерун — готовиться к новой жизни, а Дуся — в Топорок: растить брюхо и ждать возвращения Леонарда.

* * *

Дусина тётка, старая дева Николавна, работала учительницей в школе. Дуся была младшей дочерью её сестры-алкоголички. Старшая племянница, Наташка, в редкие минуты просветления торговала гнилыми фруктами на Окуловском рынке, а в остальное время пила по-чёрному, путалась с деревенскими гангстерами и была объектом пристального внимания участкового инспектора Голосова. Николавна Наташку боялась, Дусю — любила. Когда Дуся окончила школу, тётка решила забрать её в Петербург, в свою большую тихую комнату в коммунальной квартире, — чтобы девушка пожила в городе, поступила в учебное заведение, встала на твёрдый жизненный путь. «Раз уж так получилось», Николавне ничего не оставалось, кроме как «принять в своё сердце» Дусиного избранника. Она купила вафельный торт «Чёрный принц», полкило «Блюза», полкило «Звёздной орбиты» и была наготове, но Дуся всё не приводила жениха.

«Чего она боится?» — ломала голову Николавна. «Старый? Седина в бороду — бес в ребро. Кривой? Не с лица воду пить. Инвалид? Что делать, справимся как-нибудь. Бедный? Так работать надо, а не пиво пить. Иди работай. Или богатый, и она меня стесняется? Нет, не похоже, что богатый». Ей приснилась Дуся в церкви, в белом платье, рядом с афганским ветераном в инвалидной коляске. Предположение не подтвердилось: Дуся сказала, что её друг — музыкант. Николавна дала денег двум незрячим парням, которые пели у «Василеостровской», подыгрывая себе на гитарах. Так она тогда и не узнала, от кого ждёт ребёнка её Дуся.

Первого ноября в Топорке Дуся стала рожать преждевременно. «Тужься, тужься!» — кричала акушерка, потными пальцами зажимая ей нос, чтобы тужиться было легче. Когда из Дусиного тела выскользнул тёмненький мальчик, акушерка завопила от страха и неожиданности. «Ой, напугала! Ой, мать твою, напугала!» — повторяла она, схватившись за свою толстую грудь.

В простоте душевной Дуся надеялась уехать с женихом в Страну Креветок до того, как ребёнок появится на свет, поэтому она никому не говорила, что младенчик, наверное, будет не очень белый. Жираф приехал, когда мальчику был уже месяц и большая часть воинственной народности, населяющей Топорок и берега живописной речки Мсты, ждала, когда же приедет негр, чтобы отп...ть его как следует. Соседка Квашниных, мадам Мешкова, в очереди в «Экономе» объявила, что с чёрным младенцем пришла в Топорок чума двадцатого века. Тёмные слухи поползли по посёлку. Апокалиптические прогнозы Мешковой приводили в ужас даже самых разложившихся алкашей.

Леонард рвался в Топорок. Музыкант Коля Иванов, с которым Жираф играл в клубах, уговорил его остаться в Автово и поехал за Дусей сам. Аборигены догадались, что он — от негра, и начистили ему интеллигентное очкастое рыло. Дуся довела Колю до поезда, сунула ему записку для Жирафа, где объясняла, как и когда ждать её с ребёнком, а потом неожиданно вскочила в тронувшийся вагон. Младенец оставался с бабкой. Через три часа Дуся позвонила из Петербурга знакомым в Топорке, у которых имелся телефон, и попросила передать матери, что приедет завтра.

В Автово, на улице Морской Пехоты, Леонард ждал возвращения Коли. Увидев Дусю, заплакал, запел: «Святой Дух, качай ребёнок, Святой Дух, качай мой сынок. Дайте ему вода, принесите ему маниок». Коля с разбитым ртом и заплывшим глазом сказал, что заслуживает стакан портвейна. Жираф с Дусей пошли за бутылкой и уже не вернулись. Около магазина пьяные хулиганы стали кричать: «Смерть негру!» Дуся крыла их матом, Леонард, защищаясь, кого-то ударил. Жираф с подругой попытались спастись бегством, забежали в чужой парадняк и, вспугнув двух крыс, понеслись вверх по лестнице. На последнем, девятом, этаже был выход на крышу.