8 октября около 20 часов 40 минут на флагмане была получена радиограмма с транспорта «Камчатка», что они атакованы японскими миноносцами. Мнимый бой продолжался 2 часа. В действительности «Камчатка» безрезультатно обстреляла норвежские рыболовные суда, шведский пароход «Альдебаран» и столкнулась с французским парусным судном. Достоверно установлено, что японских миноносцев в октябре 1904 г. в европейских водах не было.

Радиограмма с «Камчатки» вызвала понятную тревогу на флагманском броненосце «Князь Суворов», который уже подходил к Доггер-банке — традиционному району рыбной ловли в Северном море. В 00 часов 55 минут, обнаружив силуэты небольших кораблей, флагман включил боевую тревогу и открыл по ним огонь. По приказу Рожественского его поддержали огнем все броненосцы первого эшелона. Вскоре выяснилось, что под обстрел попали простые рыболовецкие траулеры, и по приказу командующего огонь был прекращен. Однако к этому времени за 10 минут четыре броненосца выпустили «по врагу» более чем по 500 снарядов. Из них пять попали в свой крейсер «Аврора». Кроме «Авроры» пострадали рыболовные суда, одно из которых было потоплено, а пять повреждены. Среди рыбаков имелись жертвы — двое убитых и шестеро раненых. На «Авроре» был тяжело ранен корабельный священник отец Анастасий, которому оторвало руку. Траулеры были приписаны к английскому порту Гулль, поэтому эта печальная история получила название «Гулльский инцидент». Он обстоятельно разбирался комиссией адмиралов в Гааге в феврале 1905 г., и Россия выплатила гулльским морякам в качестве компенсации 65 тыс. фунтов стерлингов.

Адмирал приказал продолжить путь, отказавшись сообщать властям Англии или Франции о происшествии в Северном море. В русофобской печати этих стран эскадру назвали «эскадрой бешеной собаки» и требовали ее задержания или даже уничтожения. Великобритания повысила боевую готовность флота, начала частичную мобилизацию и послала отряд крейсеров отслеживать движение эскадры Рожественского. Сам адмирал считал, что «англичане либо подстроили инцидент, либо вовлечены японцами в положение, из которого нет легкого исхода… Без всякого сомнения союз англо-японский предусматривает вооруженную помощь, когда в ней явится потребность… она очевидно наступила».

Такие настроения во многом подогревались многочисленными «признаниями» очевидцев и агентурными данными, которые, возможно, являлись хорошо подготовленной дезинформацией японских спецслужб. Среди них фигурировало признание «японского офицера», шедшего якобы на своем миноносце из Англии в Японию прямо за русской эскадрой, рассказы английских рыбаков о «миноносце», оставшемся на месте расстрела траулеров, рассказ германского офицера на Циндао офицерам русских кораблей о германском «миноносце» и т. п. Ни одна из этих версий так и не получила сколько-нибудь серьезного документального подтверждения. С высокой степенью достоверности можно только утверждать, что инициативы и красноречие «свидетелей» оплачивались наличными из специальных фондов японской разведки.

Российской Заграничной агентурой Департамента полиции за деньги был получен документ, в котором британский моряк Восточной (Китайской) эскадры подробно описывал, как перед Цусимским сражением на японские корабли перешли командиры британских броненосцев, включая самого вице-адмирала Ноэля. Однако показания этого «очевидца» опровергаются последующими британскими публикациями, основанными на донесениях капитана 1 ранга Пэкингхима, действительно бывшего в Цусимском сражении наблюдателем на японском броненосце «Асахи».

Как бы то ни было, но японцы к маю 1905 г. действительно хорошо знали сильные и слабые стороны своего противника. Они учитывали превосходство русской эскадры в тяжелой артиллерии и держались с большой осторожностью. Японский морской флот был хорошо профессионально подготовлен, и его командование вряд ли нуждалась в помощи британских инструкторов. Российские спецслужбы не полностью выполнили поставленные перед ними задачи обеспечения безопасности русской эскадры в пути следования, сбора сведений о силах противника в Цусимском проливе, сохранения военной тайны.

К их чести заметим, что были предприняты меры по координации усилий с союзниками. Так, директор Департамента полиции Лопухин лично прибыл во Францию, где в Париже вел переговоры с директором общественной безопасности Каваром, а также имел встречу частного характера с Президентом Франции Лубе, чтобы получить официальное разрешение об оказании необходимого содействия. Лопухину пришлось через посредничество министра иностранных дел Франции Делькассе заниматься улаживанием Гулльского инцидента. Сам же Лопухин был совершенно уверен в причастности японских спецслужб к трагедии в Северном море.

Одной из главных задач разведки и контрразведки в начале XX в. становится добывание дипломатических шифров и кодов. Совершенно секретное отделение дипломатической агентуры Департамента полиции во главе с ротмистром М. С. Комисаровым также активно действовало в этом направлении. Оно создавалось в строжайшей тайне, и от его сотрудников требовалась глубочайшая конспирация. Непродуманность действий, малейшая оплошность и случайность грозили обернуться международным скандалом. М. С. Комиссаров перешел на нелегальное положение и проживал на частной квартире под видом иностранца. Агенты из числа служащих иностранных посольств не предполагали, что работают на представителя русского правительства. Секретные документы, шифры и коды приносились к нему прямо на специально оборудованную конспиративную квартиру, где по ночам перефотографировались, а затем направлялись для практического использования в Департамент полиции или Министерство иностранных дел.

По собственному признанию М. С. Комиссарова, все иностранные сношения контролировались русской тайной полицией. В распоряжении российских контрразведчиков оказались американский, бельгийский, китайский и другие шифры. В общей сложности русские контрразведчики располагали шифрами двенадцати государств. Они были различны не только по сложности, но и по объему. Так, китайский шифр представлял шесть томов, а американский — толстую книгу, которую невозможно было переписать от руки. Работать приходилось очень быстро и ответственно, ведь из-за пропущенной или плохо переснятой страницы мог сорваться весь процесс последующей дешифровки перехваченного текста. Опасность провала была очень велика: в случае, если посольство выявит пропажу, оно могло легко установить его адрес, а Комиссаров должен был до конца играть свою роль.

Полученные шифры и коды использовались при перлюстрации дипломатической корреспонденции и перехваченных телеграфных сообщений. Для вскрытия дипломатических баулов и пакетов использовали копии ключей, а с наиболее важных документов делались фотографические снимки. С этим был связан следующий курьезный случай. Как-то чиновник, производивший перлюстрацию, случайно уронил в вализу (дипломатический баул) золотую запонку, не заметив этого. Почта была запечатана и отправлена по назначению. Через некоторое время, вскрыв тот же баул, следовавший в обратном направлении, чиновник обнаружил свою запонку в целости и сохранности. Возможно, дипломаты, получавшие почту, решили, что запонку потерял один из отправителей.

На телеграфе сотрудники тайной полиции стремились быстро расшифровать и перевести дипломатические послания. Для этого в специальном подразделении М. С. Комиссарова работали гражданские лица, высокопрофессиональные лингвисты, профессора Санкт-Петербургского университета. Ежедневно на основании перехваченной шифропереписки МВД пересылал на имя императора один-два доклада. Если информация представляла срочный оперативный интерес, то прочитанные документы задерживались. «…О ситуациях, аналогичных сложившимся перед Цусимой и во время Портсмутского мира, нашему государству нужно было знать немного раньше, и потому их задерживали, на сколько возможно — часов на 8-12», — впоследствии рассказывал Комиссаров.