Поэтому вряд ли следует ожидать, чтобы рабочие и ремесленники сразу же поняли интересы, выходящие за рамки их непосредственных потребностей, и пожертвовали собой ради них. Мы не должны использовать их в политических или каких-либо иных целях. Самое лучшее, что мы можем на данном этапе дать им и в то же время получить от них, — это научить их быть полезными себе, помочь им понять свои обязанности и права и научить добиваться удовлетворения справедливых требований. Только тогда, и не ранее, они будут подготовлены для деятельности политической, деятельности на благо нации, деятельности гуманной».

А три месяца спустя, 31 декабря, он утверждал в той же газете: «Как только было решено прекратить сотрудничество с системой, следует отвергнуть все… Благодетельные учреждения английского правительства — словно змея из басни, увенчанная короной из самоцветов, но источающая яд из своих клыков».

Однако к представителям этой системы, чиновникам, Ганди не испытывал ненависти. Он видел в них обычных людей, с которыми можно поддерживать хорошие отношения, поскольку всегда остается надежда привлечь их на свою сторону, объяснив, что репрессии и насилие со стороны британских властей приносят только вред, поскольку порождают ответное насилие.

Но даже эта умеренная программа Ганди казалась слишком радикальной многим либералам. Они не хотели быть втянутыми в прямые действия против властей и хотели только совершенствовать существующую систему управления Индией в сотрудничестве с англичанами. Их пугали беспорядки, разрушающие мечты о лучшем будущем, к которому эволюционный прогресс должен привести Индию, как он привел к нему наиболее развитые страны Европы. Этих люди считали Ганди безответственным подстрекателем и бунтарем. Они считали, что Ганди рождает бурю, в которой погибнет внутренний мир в стране, погибнет закон и порядок.

Даже индийские патриоты, особенно из числа творческой интеллигенции, верящие в прогресс человечества, далеко не все восприняли предложенную Ганди кампанию несотрудничества с англичанами, его отрицание им западной цивилизации и призывы вернуться к древним ремеслам, восстановить былую самобытность индийской культуры и национальных традиций.

Против Ганди выступил и Рабиндранат Тагор. Как и Ганди, Тагор, возмущенный амритсарским расстрелом, публично отказался от дарованного ему английской короной рыцарского звания. Он утверждал: «Цивилизация, движимая ненормальным аппетитом, должна поглощать множество жертв, чтобы выжить; и эти жертвы обнаружатся в тех частях света, где человечина недорога. Счастье народов Африки и Азии принесено в жертву, чтобы поставлять капризной моде бесконечную череду почтенных отбросов… То, что на Западе называют демократией… похоже на слона, предназначенного исключительно для прогулок и забав самых ловких и самых богатых».

Но для Тагора неприемлемым было отрицание культуры Запада, на которой он был воспитан. Тагор верил в то, что развитие личности человека может быть осуществлено лишь в великой гармонии всех народов. Его как просветителя пугало несотрудничество, распространяемое даже на бойкот английских учебных заведений, произведений искусства, современных европейских духовных и материальных ценностей. В то же время в чем-то Тагор соглашался с Ганди, когда заявлял: «Я не против прогресса, но если из любви к нему цивилизация должна продать свою душу, я предпочитаю оставаться в первобытном состоянии».

Тагор, по-прежнему высоко оценивая душевные качества и религиозно-моральные устремления Ганди, сокрушался, что ему, Махатме, после смерти Локаманьи Тилака выпал злой жребий заменить его и погрузиться в большую политику. «Нам необходимо обладать всем тем моральным напряжением, — писал Тагор 7 сентября 1920 года, — которое проявляется в жизни Ганди и которое отличает его от остального мира… То, что столь драгоценное сокровище брошено в утлое судно политики, в бесконечные волны возмущений и взаимных упреков, — великое несчастье для нашей страны, назначение которой в том, чтобы возвращать своим душевным пламенем жизнь мертвым… Расточение наших духовных ценностей в авантюрах, которые с точки зрения истинной нравственности дурны, — возмутительно. Преступно претворять моральную силу — вслепую…»

Тагор видел в индуизме только позитивное начало, гармонию всего сущего. Ганди же был убежден, что неприятие зла не менее важно, чем позитивная деятельность, поскольку «Индия забыла, как произносится слово „нет!“ Прежде чем сеять — надо корчевать».

Нобелевский лауреат выступал за соединение культур Востока и Запада и создал у себя в Шантиникетоне «всемирный университет». Он хотел учиться у Запада. «Современность принадлежит Западу, — утверждал Тагор. — …Мы — Восток, мы должны у него просветиться… Конечно, плохо, что мы давно уже оторваны от свой собственной культуры и что поэтому западная культура стоит у нас не на должном месте… Но говорить, что не следует поддерживать с ней отношения, — значит принимать худший вид провинциализма… Задача современности — всемирность. Ни один народ не может ступить шага, отмежевавшись от другого. Или спастись всем вместе, или вместе погибнуть».

Ганди возражал Тагору: «Для меня любовь к родине соединена с любовью к человечеству. Я патриот оттого, что я человек и человечен. Я не исключение. Желая служить Индии, я не причиню зла ни Англии, ни Германии. Империализму нет места в моей жизни… Патриот уже не патриот, если он равнодушен к человечеству». Ганди не причислял себя к воинствующим националистам. «Я хочу, — отвечал он Тагору, — чтобы ветер культуры всех стран как можно свободнее веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног. Я не хочу жить в домах других людей, как незваный гость, как нищий или раб».

Тагор верил в добрые намерения самого Ганди, но не доверял массе его последователей-гандистов. Возвратившись в Индию после длительного пребывания в Европе, поэт был потрясен духом восставшего народа. От привычного смирения не осталось и следа. Народ был готов слепо, по единому жесту идти за Ганди, не рассуждая и не думая о последствиях. Тагору казалось, что учение Ганди умственно поработило людей, сковало их внутреннюю свободу, а Ганди, сам того не желая, превратился в кумира. Тагор боялся, что фанатики разрушат все мосты, связывавшие Индию с остальным миром.

Ганди и в этом возражал Тагору. Свадеши, по его мнению, являлся средством достижения экономической самостоятельности Индии, а «несотрудничество направлено не против Запада в целом, а только против материализованной цивилизации и эксплуатации… Индия должна научиться жить, прежде чем научится умирать за человечество».

Ганди мечтал со временем наладить равноправное и взаимовыгодное сотрудничество со всеми странами, в том числе с Англией. Он говорил, что «уйдет с поля битвы, если почувствует ненависть к англичанам». Махатма учил любить тех, против кого борешься, но не мириться с пороками. Ему возражали, что эта формула хороша для проповеди в храмах, но не для крестьянских полей и заводских цехов.

В августе 1921 года в Бомбее Ганди присутствовал при сожжении огромных тюков дорогих английских тканей и написал в статье «Этика разрушения» о благотворном «перемещении народного гнева с людей на предметы».

Тагор боялся, что постоянное напоминание о несправедливостях, причиненных Индии Англией, отравит народное сознание ядом буйства и тогда с народом не совладает и сам Ганди, каким бы ни было его нравственное превосходство. Тагор считал, что как бы ни был велик Ганди, он обладал силой лишь одного человека; руками одного человека, каким бы огромным влиянием он ни пользовался в стране, индийский народ не удержать. Вождь должен объединить свои усилия со знанием и опытом всей нации, сотрудничеством миллионов с государственными мужами.