полосой снега. Нашел путик, пришел часов в шесть, мокрый. Возвращался другой дорогой и видел след медведя, он, видимо, лёг между утренним своим следом и вечерним, где-то рядом. Позавчера написал стихотворение. Сегодня срубил пару кулёмок и протесал по берегу. В тёплые дни – вода чёрная, штришки шуги, плиточки, очень тонкие, всё – серебро. В мороз река шероховатая, с зеленью. Вытащил лодку. Ворот – сила!

19 окт. Сегодня в тайге замерший день. Снег покрыт, как глазурью, легким, за ночь выпавшим снежком, и кажется, что и на всём остальном глазурь оцепенения. Залез на триговышку; она стоит на водоразделе Б. и Т. – вид впечатляющий. Волны, гряды, горы – всё мощно, сурово, величественно и постепенно. Панорама круговая, видно на десятки километров, поэтому часть сопок в снежной завесе, в снегопаде, в низких тучах. Сама вышка огромная, покосившаяся и еле живая. Гудкая вертикальная лестница на кованых гвоздях. Три пролёта. Лезешь – и поджилки горят.

24 окт. На Ручьях. Сегодня день моего рождения. Был отмечен хорошей погодой. И подарком: белкой, соболем и глухарём, добытым на три пульки. Сколько мне лет! За такие даты жизнь должна бы зацепиться и приостановить бег свой, но нет – так же несётся. С утра – 20, сейчас вечером уже 25. Сегодня не пишется. Ходил вверх, рубил кулёмки, капкашки ставил. Сопка вся седая, особенно сверху. Сейчас 9 вечера, морозец крепчает, вокруг всё трещит. Когда же встанет Т.? Вчера опять прошел вверх песец. Алтус его не догнал. Читаю «Историю» Ключевского. Рацию сюда принёс. Пожилой дед (так можно сказать?) по рации очень спокойно, спокойно: «Три дня сижу – нога совсем опухла, обожди, лепешку переверну». У Фёдорова: искусство должно держаться на любви к умершим. Удивительно, но эта мысль и мне приходила, но как-то отрывками. Жизнь – завораживающая штука, пока кто-то не умирает.

У Туруханска утонул охотник, ехал на «Тундре», за ним другой. Другой смотрит – вода, и голова торчит, он давай его спасать, да поздно – сердечко не выдержало, а так спас бы. Так вот. Ночь, морозец, звёзды, с улицы слышен хруст, гул – труба расходится, будто что-то гулко прожевывая. Санька Левченко рассказал, как с головой искупался в Бедной. Один мужик по рации молодым бодрым голосом: «Капканья взвёл!» Другой на эту же тему: «Ощетинился!» Витька на Рыбацкой избушке. Устинова увезли в Туруханск – неладно со здоровьем. Тётю Шуру тоже, оказывается, увезли – осень…

30 октября. Пришел с майгушашинских краев. 35 градусов. Когда шёл на Майгушашу, стоял морозец. Уже на подходе к ней топтал глубокий тяжкий снег на склоне в чернолесье. Пихты и ёлки были точёно-узкие и остроконечные, а кедры как свечи – и ни одной похожей. Грохотали пороги, внизу и сбоку, и счастье стояло в морозном воздухе от этого богатства, оттого, что и зима – вот она, под ногами хрустит, и река своё бурливое горное дело делает, плавит зелёное олово. Добыл с собакой трёх соболей почти в одном месте и не сходя с путика. Последнего в замшелой дуплистой кедрине на полу. Рубил дырки, как на дудке.

Ночью ёлки и кедры ещё заострились и вытянулись. Они расступились вокруг избушки, и я наблюдал северное сияние: зелёно-розовое, оно шло по всему небу. С веером в центре, вроде шапки, короны. И метались по небу занавески, и их резкие края, границы носились по чёрному небу, а за ними стоял бледный зелёный туман, и был как из иголок (весной лёд на такие рассыпается), и казалось, кто-то двигает этими иглами как перстами.

2 ноября. Утром 40 градусов. Днем 33, сейчас 40. К утру поддаст. По радио обещали 48. Ходил в хребтик за Порокой. Всё утро стояла в тайге мёртвая морозная тишина. Собаки плелись сзади. Я прошел далеко. Было скучно. Пришел в хребтик и сел пить чай у выворотня. Пошёл обратно. И тут же свежий след соболя, который был немедленно добыт. Видел след росомахи.

Т. парит, шумит, выглядит жестоко, будто течёт железо, течение быстрое, видно дно, камни с налипшей шугой взрезают воду. На льдинах сверху светлая обезвоженная шуга. Когда льдина ворочается, встаёт боком, вода уходит, и льдина ярко наливается светом. Окна чёрной воды, тут же берущейся салом.

Пар от воды на фоне леса светлый, на фоне неба тёмный, как дым. Вовремя я с Майгушаши убрался. Выходишь ночью из избушки – пар тёмной птицей у лица.

5 ноября. Сегодня замутилось солнце, покатились лыжи, забегали глухари с копалухами, то есть кончился мороз. Росомаха разорила два капкана. Тянет юго-восток. Вечер. Задумчивая лунная погода, двадцать градусов, легкий морок, звездочки, тени, свет в лесу, оленьи рога лиственниц.

Читаю про Лыковых, история поразительная, на таких людей молиться надо, а Песков – всё гнёт и гнёт свое: дескать «Тупик», «таёжная нора». Обидно, сил нет. Двойное чувство – вроде они друзья его, близкие люди, а вроде и бедненькие, чего-то важного не знают, бедолаги, и своего горя не ведают. А жизнь в миру-то и самая лучшая, и самая просвещённая, а что мир в крови и безобразии погряз и вот-вот планету свою угробит – об этом ни слова.

Один охотник всё придумывает слова: «Вороковали» (в смысле «вороковали», как поступить), «устрекопытить». Ещё пожилой неповоротливый голос, видимо, старый эвенок: «Чека-Чепракон! Чека-Чепракон! Глухар жарим, глухар парим! Глухар жарим, глухар парим.» И добавляет: «Ты понял?»

10 ноября. Нашёл большого мёртвого глухаря на путике прямо возле капкана. Он был чуть припорошен снежком. Я думаю, замерз в эти морозы, не сумев зарыться. Ведь была только небольшая корка и чуть снега на ней. Рядом с ним подобие лунки, утоптанный снег и помёт. Жалко Петьку. Он полусидел-полулежал, опустив крылья, немного вытянув ноги и очень грустно наклонив голову. Я его донес до избушки на руках, как ребенка: в полной поняге уже не было места.

Соболь охотился на сеноставок, всю колонию ихнюю избегал.

Звёзд на небе почти не видать. Их замечаешь, когда смотришь между ними в темноту, а когда переводишь взгляд на звезду, она прячется. Стоит чудо-погода: медленно падает кучум (кристаллики вымороженного воздуха – Толяново слово). Молодой сказочный месяц в мутном ореоле всплывает откуда-то снизу леса, как со дна… Чуть тянет юг.

Соболь слезает вниз по стволу, как скорпион, головой вниз, распластав лапы, хвост торчит и свисает на спину. По радио: ансамбль завода «Люминофос». Сегодня счёт сравнялся: стихов – соболей. Думал о встречах с товарищами через долгое время, после морозов и километров.

14 нбр. Вставай, рябчики свистят!