хотел получить информацию касательно некоего Жоффо. Ж-О-Ф-Ф-О, имя не указано, проживающий на улице Клинянкур. Род занятий: парикмахер. Лишали ли его французского гражданства?

– …

– Передо мной прямо сейчас сидит его сын…

– …

– Нет, мать не еврейка, и он утверждает, что отец тоже не еврей.

– …

– Хорошо, жду.

Позже, когда кто-нибудь говорит по телефону в моём присутствии, я часто обращал внимание на тот отстранённый взгляд, которым люди смотрят на человека перед собой. Тебя больше не воспринимают как собеседника, поскольку внимание и мысли говорящего заняты кем-то другим. На тебя начинают глядеть, как на камешек под ногами, как на стул или какой-то немного отталкивающий предмет, удивляющий не только своей формой, но даже самым своим присутствием. Именно так, должно быть, в тот момент комендант смотрел на моего брата.

– Да, я вас слушаю.

– …

– Жоффо, да, дом 86, улица Клинянкур…

– …

– Что ж, очень хорошо.

– …

– Превосходно, благодарю вас.

Полковник повесил трубку и уставился на Анри, который непринуждённо положил ногу на ногу и отрешённо глядит в окно.

Он встаёт.

– В самом деле, ваш отец не был лишен французского гражданства. Я отдам приказ, чтобы его с вашей матерью освободили.

Анри поднимается и склоняет голову.

– Честь имею, господин полковник, и спасибо.

Через полчаса родители уже были с ним, Анри расцеловал их, взял два чемодана и повёл их к остановке автобуса. Они смогли выразить свои чувства, только оказавшись вдали от чужих глаз – в гостиничном номере, дверь которого была надёжно заперта изнутри.

Теперь и Альбер взял сигарету.

– Ну как они?

– Неплохо, только похудели и спали потом целую вечность. Но они для себя уже всё решили и приготовились к депортации.

Анри смотрит на нас с Морисом.

– Как же мама с папой обрадовались, когда я сказал, что вы добрались до нас! Они вас целуют.

– Но где они сейчас?

– В Ницце, к ним пока нельзя, надо дать им время устроиться. Как только всё уладится, они дадут нам знать, и мы к ним съездим.

Я говорю:

– Но как так вышло, что в префектуре сказали, что папа не еврей?

Анри вдруг снова стал серьезным.

– Сам долго голову ломал, мы и с папой это обсуждали. Тут много возможных объяснений. Во-первых, лишение гражданства могли ещё не зарегистрировать – какая-нибудь проволочка с бумажками, кто-то что-то забыл, как это обычно бывает. Ну или…

Я понял, что он колеблется.

– Или что?

– Или в префектуре ответили что попало, потому что не нашли нужное досье, а может быть, даже вполне сознательно сказали неправду.

Повисло молчание, которое нарушил Альбер.

– Ну, в это мне не очень-то верится, – медленно сказал он, – тех, кто отвечает за учёт населения в префектуре, должны были под лупой отбирать, и я бы очень удивился, если бы среди них затесался друг гонимых и притесняемых, готовый рисковать своим местом и своей шкурой ради людей, которых он даже не знает. Лично я склоняюсь к первому варианту: просто не успели внести в списки, и всё.

Мы сидим в задумчивости.

– В любом случае, – говорит Морис, – мы никогда не дознаемся, да и какая разница? Главное, что всё хорошо обернулось.

У меня была собственная идея на этот счёт, и я с запинкой сказал:

– Тут может быть и другое объяснение.

Анри насмешливо глядит на меня.

– Минутку внимания, – говорит он, – известный сыщик Жозеф Жоффо сейчас раскроет эту тайну! Выкладывай, старик, мы тебя слушаем.

Я говорю:

– Может быть, это полковник!

Они непонимающе смотрят на меня.

– Поясни-ка, – говорит Альбер.

– Да, может быть, по телефону ему на самом деле сказали, что папа еврей, а он сказал, что нет, чтобы отпустить их.

Они всё так же глядят на меня, но уже по-другому – как будто бы пытаются дознаться правды, написанной где-то у меня на переносице, под их пристальными взглядами мне становится почти не по себе.

Анри реагирует первым:

– Ну ты даёшь, старик, мне такое и в голову не приходило.

Альбер выходит из задумчивости и смотрит на Анри.

– Нет, ты серьёзно думаешь, что полковник мог бы проникнуться к нам такой симпатией? Этот солдафон? С его-то ответственностью? И с его характером?

Анри упёрся локтями в колени и, кажется, весь погрузился в созерцание красных плиток, которыми выложен пол кухни.

– Понятия не имею, – говорит он наконец, – но мне что-то не верится… У него был такой протокольный вид, как будто для него, кроме службы, ничего не существует. Да и сержант мне чётко сказал, что он человек весьма суровый и без сантиментов… но бог его знает, чужая душа – потёмки. Если ты когда-нибудь не будешь знать, чем заняться, Жо, то всегда можешь попробовать зарабатывать на жизнь, пописывая детективы.

Я весь так и раздулся от гордости и лёг спать в уверенности, что решил загадку: настоящий герой скрывал своё истинное лицо под отталкивающей бездушной маской – такое объяснение было куда приятнее, чем банальное упущение какого-то бюрократишки. Мама с папой, несомненно, спаслись именно так.

С тех пор, правда, я стал думать немного иначе.

Через четыре дня после возвращения Анри мы получили первое письмо из Ниццы. Там всё складывалось хорошо. Папа снял квартиру в квартале ближе к окраине города, у церкви Де Ла Бюффа – две комнаты в нижнем этаже дома, и уже разузнал, что Анри с Альбером смогут легко найти работу в одной из городских парикмахерских. Он тоже, конечно, собирался работать. Сезон скоро начнётся, и от клиентов отбоя не будет. Далее следовали пронизанные горечью строки, в которых папа сообщал нам, что, несмотря на «испытания, которые обрушились на Францию», в дорогих отелях, казино и ночных клубах Ниццы очень многолюдно, из чего он заключал, что от войны страдают только бедняки. Он заканчивал письмо, прося нас ещё немного потерпеть, – он думал, что через месяц-два мы уже сможем к ним приехать. И тогда мы снова будем все вместе, как раньше.

Лично я находил, что «месяц-два» звучало слишком расплывчато, к тому же это была целая вечность! Мне не терпелось увидеться с родителями, а ещё хотелось поскорее оказаться в этом роскошном городе, где так много людей и отелей класса «люкс». В моём детском воображении эти дорогие отели сливались с дворцами, и Ницца представлялась мне каким-то нагромождением колонн, куполов и роскошных гостиничных холлов, в которых женщины, увешанные драгоценностями и укутанные в меха, курили длинные сигареты в ещё более длинных мундштуках.

Но прежде чем отправиться туда, нужно было продолжать мыть посуду один раз в четыре дня, ходить за покупками,