— Вы гляньте на этих чертовых паразитов, — произнес мистер Сёркис, ощериваясь на экран.

Трое друзей оторопели.

— Ой, ну не знаю. По-моему, она молодец, — сказал Филип.

— Очень полезно для туризма, — сказал Бенджамин.

— Она к нам в университет разок приезжала, — сказал Стив. — Приятная дама.

Возникло краткое молчание, и под разочарованным взглядом мистера Сёркиса все вдруг осознали, до чего консервативными и пожилыми кажутся. Смутившись за всех разом, Филип заспешил дальше:

— Так, Бенджамин, ты привез книгу?

— Привез.

Чтобы достать две коробки, сложить разные разделы в правильном порядке, поснимать с них всех резинки и так далее, ушло немалое время — в том числе и потому, что стол, за которым они сидели, оказался недостаточно просторным для целых гор бумаги, не говоря уже о стопке дисков, на которых хранились файлы с музыкой. Друзья перебрались за соседний столик — самый большой в пабе, где уместилась бы компания в десять персон, и там Фил, Стив и мистер Сёркис несколько мгновений смотрели на рукопись в обалделом молчании.

— Блин, — проговорил Стив, — в смысле, я знал, что она большая, но не отдавал себе отчета…

— Как тебе это удалось, Бен? — спросил мистер Сёркис. — Ни разу не приходило в голову просто… остановиться?

— Я не могу остановиться, — ответил Бенджамин просто, — пока не доберусь до конца.

— Справедливо, — проговорил Стив.

Шёрли Бэсси покинула сцену под продолжительные аплодисменты, ее место заняла Кайли Миноуг.

— Итак, вот что я сделал, — пояснил Филип, — я попросил Стива прочитать материалы личного свойства, Тома — политические фрагменты, а сам прослушал музыку и попытался сообразить, как это все сцепляется воедино.

— Вполне себе план.

— Да, ну… Давайте поглядим, кто как справился. Стив, каково было твое первое впечатление?

— Слишком длинно, — не задумываясь сказал Стив.

— Окей. Том, какие выводы сделали вы?..

— Длинно, вообще ни в какие ворота, — произнес мистер Сёркис, не дожидаясь окончания вопроса.

— Хорошо, — сказал Филип. — Вижу, у нас тут складывается закономерность. Это полезно. Так, в отношении музыкальной части все несколько запутаннее. Видите ли, я не вполне уверен… — он примолк и виновато глянул на Бенджамина, — не вполне уверен, что понимаю, какую задачу выполняет музыка — в общей структуре. Частично она казалась несколько… ну, избыточной.

Автор/композитор ощетинился и сказал:

— Когда ты говоришь «частично»…

— Ну, думаю, на самом деле я имел в виду… ее всю.

— Всю музыку?

— Да.

— Избыточной?

— «Избыточной», понятно, жестковато, — проговорил Филип, — но… в этом контексте верно, как мне кажется.

За столом воцарилось неловкое молчание. По телевизору Кайли Миноуг выкрикивала «Никак не выброшу тебя из головы»[34] с энергией, не сообразной ее сорока четырем годам.

Бенджамин молчал долго, а затем выпалил:

— Да, вы правы. Я знаю, что вы правы! Весь этот замысел соединить музыку с печатным словом был нелеп с самого начала. Я ни разу не продумал его целиком, ни разу толком не задался вопросом, что вообще делаю, я…

Не говоря больше ни слова, он сгреб стопку дисков со стола и сбросил их в коробку.

— Вот. Мне полегчало. Теперь имеем нечто попроще. Просто книга. Просто очень, очень толстая книга.

— Слишком толстая, — сказал Стив.

— Слишком толстая, — согласился Бенджамин.

— Можно ее укоротить, — предложил мистер Сёркис, — если избавиться от кое-каких политических и исторических кусков.

Бенджамин обдумал предложение. Почувствовал, что его бывший учитель не до конца с ним искренен.

— Когда вы говорите «от кое-каких»… — подсказал он.

— Я имею в виду всё. В смысле, это интересно и все такое прочее, но… мне не показалось, что там есть сущностное качество, это особое нечто…

— Речь о половине книги, — напомнил ему Филип.

— Да. Но мы же сошлись во мнении, что она слишком толстая.

— Окей, — мрачно выговорил Бенджамин и убрал со стола части II, IV, VI, VIII, X, XII, XIV и XVIII, сложил кипы бумаги обратно в коробки, в которых привез. Стол теперь был лишь наполовину укрыт отпечатанными страницами, и роман внезапно показался гораздо более умопостигаемым.

— Так, Стив. Твои соображения.

— Мои соображения. Окей. Ну, перво-наперво, у меня была всего неделя на чтение, и потому прочесть все целиком я не успел. Но то, что успел, прочитал с удовольствием. Попадались прекрасные описательные пассажи, и… знаешь, Бенджамин, ты очень талантливый писатель. Но это и незачем тебе говорить.

— Спасибо, Стив.

— Странным же в этом, однако, — с поправкой на то, какой ты талантливый писатель и до чего прекрасными были описательные пассажи и все прочее… — странным было, подозреваю, то, до чего… ну, до чего скучно это было.

После этого замечания последовала самая долгая и самая потрясенная тишина. Никто не знал, что сказать, но все остро осознавали, что Элтон Джон поет у Букингемского дворца «Пока стою́ я»[35].

— Скучно? — проговорил наконец Бенджамин дрожащим голосом. — Окей. Такого я не ожидал, но если тебе так показалось…

— Пойми меня правильно, — сказал Стив. — В смысле, там была одна часть, которая мне по-настоящему понравилась. Которая о тебе и Сисили.

— А! Да, — сказал Филип. — Ее я тоже читал. И мне та часть очень нравится. Написано действительно от души, подумал я.

— В смысле, не скучно?

— Штука в том, что… ну, это замечательная история твоей жизни, правда же, Бен? Большая любовь. Как вы познакомились в школе, как ты Сисили нашел, как опять потерял, как она искала тебя годы спустя… И то, как ты это рассказываешь, — совершенно на другом уровне по сравнению с остальной книгой. Само письмо на совершенно другом уровне.

— Но это же всего страниц двести от всей вещи.

— Это правда, но… знаешь, двести страниц — хороший объем для романа. Гораздо лучше, чем пять тысяч.

Часть, о которой шла речь, — маленькая отдельная стопка на углу стола, который оказался ближе всего к Бенджамину. Он взял листки, перебрал их.

— Ты говоришь, что мне стоит оставить это и… выбросить все остальное?