— Я знаю мужа. Он как ребенок. Если ему отказать в игрушке, он будет по ней тосковать, — заявила султанша.

Михрет откинула со лба густую прядь и посмотрела султанше прямо в глаза — такая дерзость озадачила бы стороннего наблюдателя. Для любого человека, кроме самого султана, считалось преступлением любоваться прекрасными чертами Ясмин. Если бы султан только знал, что Михрет и Ясмин виновны в преступлениях более тяжких, чем неповиновение дворцовому этикету!

— Тебя расстроило известие об этой еврейке, — мягко заметила Михрет голосом, который так любила султанша. Ясмин часто казалось, что эта наложница с тонкими пальцами и изящными бедрами знает ее лучше, чем кто бы то ни было, включая саму султаншу. Ясмин привыкла к уединению, привыкла держать все в себе, не испытывала желания поделиться с другими своими мыслями, особенно с постоянно отсутствующим мужем. Но жизнь изменилась с тех пор, как Саладин купил на невольничьем рынке в Александрии красавицу нубийку и подарил ее жене на юбилей. Девушка обладала живым умом, и они много часов проводили за разговорами. А нежные прикосновения нубийки пробудили в Ясмин чувства, на которые, по ее мнению, она уже была не способна.

— Я просто заинтригована, — ответила султанша. — Ни одна женщина еще не устояла перед Салах-ад-дином ибн Айюбом. За исключением одной.

— И кто это был? — Михрет продолжала вести себе по-детски непосредственно, и Ясмин, знавшая, что это умелое притворство, тем не менее всегда умилялась поведением наложницы. Чернокожая девушка не уступала ей умом, однако никогда не забывала об изысканной любезности, о ежедневных проявлениях наигранного невежества, дававшего госпоже возможность греться в лучах собственного превосходства.

— Я, разумеется. Именно поэтому я и являюсь его любимой женой. Воины любят, когда им бросают вызов.

В памяти Ясмин вспыхнули непрошеные воспоминания о том, как она бродила в отцовских садах в Дамаске. Цитрусовые деревья и заросли жасмина купались в лучах заходящего солнца. За рядом стройных тополей возвышался купол великой мечети Омейядов, где пять столетий назад Муавия провозгласил себя халифом вопреки притязаниям Али, зятя Пророка. Высоко на мраморной стене висели огромные часы: циферблат выше человеческого роста, вместо цифр — бронзовые соколы, расположенные по кругу Когда солнце скрылось за горизонтом, раздался звон колоколов и мерцающее сияние темно-красных ламп осветило часы. Был последний день Рамадана. Ясмин отважилась побродить по саду, чтобы хоть одним глазком взглянуть на серп молодого месяца, который ознаменует начало Ураза-Байрама.[44]

Всматриваясь в горизонт на востоке, она вдруг почувствовала беспокойство, которое часто скребет душу, когда за тобой кто-то наблюдает. Сирийская принцесса обернулась и впервые увидела дерзкого полководца, который однажды похитит и ее сердце, и отцовское королевство. Ей удалось сопротивляться очарованию Саладина даже дольше, чем она рассчитывала, но погоня за недостижимым лишь подстегивала Саладина. Несколько месяцев Саладин преследовал ее по пятам, осыпал драгоценностями после одержанных побед и стихами, исходящими из трепещущего от любви сердца. Наконец Ясмин сжалилась и в одну из безумных безоблачных ночей раскрыла ему свои объятия на пляже с белым песком у золотистой реки Барада. Девушка еще никогда не чувствовала себя такой живой, как той ночью, когда их сердца бились и его губы жадно липли к ее дрожащей плоти, как будто он хотел испить из нее всю жизненную силу.

Нет. Довольно воспоминаний. Как говорили великие последователи суфизма своим ученикам в ханаках[45], прошлое — иллюзия, оно, словно мираж в пустыне, манит тех, кто сбился с пути мудрости и свернул на путь вечного смятения и потери. Единственное, что существует, — вездесущее сейчас. Прошло время, и страсть, связавшая Саладина и Ясмин, угасла.

— Ты думаешь, что эта еврейка метит на место султанши, — сказала Михрет. Это был не вопрос, а утверждение.

Ясмин вышла из задумчивости. Неужели ее удел отныне — одиночество? Дворец — роскошная тюрьма, а пышногрудая рабыня с нежным языком — единственная настоящая подруга?

— Не смеши, — ответила Ясмин, закрывая книгу своих нежелательных воспоминаний. — Замыслы девчонки приведут ее в могилу.

Михрет улыбнулась и наклонилась вперед.

— Ни одна женщина не сравнится с тобой, — сказала она.

Ясмин разберется с этой еврейкой, всему свое время. Сейчас у нее есть более насущные дела. На вечер она отложила дела государственные и поцеловала рабыню в нежные губы.

Совсем как Бог в Книге Бытия, Ричард Львиное Сердце взглянул на дело рук своих и остался доволен. Он стоял у кромки Роны во Франции и оглядывал огромное войско, собранное со всей Европы. Двадцать тысяч человек откликнулись на призыв Ричарда отправиться в новый крестовый поход. Мужчины бросили свои поля и семьи, чтобы принять участие в священной кампании. Разумеется, Ричард осознавал, что большинством его воинов движут совсем не религиозные мотивы. В его войске было много молодых мужчин, которым отказали в наследстве в пользу старших братьев, и теперь они рассчитывали заявить свои права на земли и богатство, отвоевав их. Ричард мог побиться об заклад, что к нему присоединился не один преступник, желавший избежать наказания на родине и надеявшийся вернуться героем, которому благодаря священной войне спишут все прегрешения. Тем не менее Ричарда Львиное Сердце мало волновало, кем раньше были эти люди. Аристократами или жалкими ворами — они все встали под знамена его великого благого дела.

Посредством дипломатических маневров, за которыми наблюдал сам Папа Римский, Ричарду удалось привлечь в свои ряды сопротивляющихся европейских королей. И сейчас войско Ричарда Львиное Сердце и армия короля Филиппа Августа из Парижа, его давнего скандального приятеля, стояли в окрестностях изумительного города Лион, чтобы перейти мощную реку. Это их первый шаг в долгом судьбоносном походе к Святой земле и раю.

Волновались не только люди, — у всех было такое ощущение, будто весь мир готовится к этому великому походу. Над головой — голубое безоблачное небо, а в небе — солнце, которое, казалось, приветствует его славное дело. Рона ревела перед могущественным повелителем, словно вознося из самых недр земли хвалу его отваге, а французские холмы, покрытые буйной растительностью, обещали процветание и щедрость тем, кто пройдет по их тропинкам во имя славы Христа. Даже птицы, веселые синие сойки и малиновки, воспевали грядущие победы.

Самое время произнести речь. Ричард выехал на середину массивного деревянного моста, переброшенного через Рону, поднял вверх меч — огромная толпа святых воинов притихла.