Маймонид последовал за Саладином в покои, стража захлопнула за ними обитую железом дверь. Комната оказалась просторной, но почти без мебели — во вкусе Саладина, сторонника аскетизма. Голые белые стены из известняка, лишь один большой гобелен напротив сводчатого окна, выходящего в дворцовый сад.

На полотне ручной работы в изумительных оттенках бирюзового, темно-красного и зеленого была изображена легендарная «Ночная прогулка», во время которой, как гласило предание, Мухаммед перенесся из Мекки в Иерусалим на спине своего Бурака — чудесного коня с телом лошади, головой женщины и крыльями птицы, а потом вознесся через семь небес к Аллаху. На богато расшитом гобелене в мягком стиле современных персидских мастеров был изображен Пророк с лицом, полностью закрытым вуалью, как того требовали строгие исламские законы (запрет изображать человеческое лицо разделяли и семитские религии). Пророк величественно парил в небесных сферах в сопровождении Гавриила и ангелов — все безбородые и, на взгляд раввина, похожие на китайцев. Особенно сильное впечатление на Маймонида произвел Бурак, на котором восседал Пророк. Поскольку Маймонид разбирался в религиях, он знал, что легенды о Бураке поразительно напоминают крылатых серафимов, охраняющих ковчег Завета.[47] А будучи египетским гражданином, он не мог не увидеть сходства еврейских и мусульманских легенд с величественным сфинксом, охраняющим пирамиды. И такое поразительное сходство культур и религий на протяжении тысяч лет уже давно убедили его в том, что вера в Бога, хотя и принявшая бесконечное разнообразие форм, едина для всего света.

— Красиво, верно? — негромкий голос Саладина прервал размышления раввина. — Гобелен принадлежал моему тестю — Нур-ад-дину. Вероятно, это самый дорогой предмет из его личной коллекции в Дамаске. Он подарил мне его на свадьбу.

Упоминание о браке султана с необычайно красивой и смертельно опасной принцессой Ясмин тут же вернуло Маймонида с небес на землю. Сейчас он обязан задать свои вопросы, рискуя вызвать гнев султана. Пустить все на самотек, позволить ситуации развиться до неизбежного и безжалостного конца от рук султанши — об этом не могло быть и речи. Маймонид взглянул прямо в глаза Саладину, но так и не смог подобрать нужных слов.

— Что привело тебя сюда, друг мой? — Саладин смерил его пристальным взглядом. Он больше не улыбался, а смотрел на своего лекаря так же внимательно, как на гонцов, прибывших с неожиданной и сомнительной новостью.

— Тут дело деликатное, сеид. — Маймонид почувствовал, что весь взмок от волнения. На лице Саладина не дрогнул ни один мускул, так что было невозможно понять, о чем он думает.

— Говори, не бойся, ты несколько раз спасал мне жизнь. — В голосе Саладина сквозило напускное спокойствие. Султан, благодаря интуиции, понимал человеческую природу и, по всей вероятности, почувствовал, что Маймонид не решается перешагнуть границы дозволенного между господином и слугой.

Раввин сделал глубокий вдох — в надежде, что не последний.

— Я обратил внимание, что ты увлекся моей племянницей, сеид. — Уф! Он наконец произнес это.

Маймонид был готов к любой реакции, но последовавший взрыв смеха сбил его с толку. Султан запрокинул голову и захохотал так, как будто только что услышал одну из непристойных сказок Шахерезады из «Тысячи и одной ночи». Маймонид поймал себя на том, что даже покраснел от смущения, а затем от досады. Султан довольно долго веселился, прежде чем смог задать вопрос:

— А ты против, мой старый друг?

Маймонид знал, что следует быть осторожным. Даже если султан решил перевести это потенциально пагубное дело в шутку, он все равно может поплатиться головой за неправильно подобранные слова.

— На свете нет мужа более великого, чем ты, мой султан, — осторожно продолжал раввин. — Боюсь, что Мириам, дочь бедного раввина, не достойна…

— Тебя ведь не это гложет, — перебил его султан. Внезапно его лицо вновь стало серьезным, и Маймонид почувствовал, как по спине пробежал холодок. — Говори, что у тебя на уме, или уходи.

На мгновение перед мысленным взором Маймонида предстала Мириам. Не сегодняшняя Мириам — красивая, импульсивная и высокомерная. А девочка, которой каким-то образом удалось избежать жестокой участи своих родителей, погибших от рук мародеров-франков. Он видел, как она медленно спускается с верблюда, принадлежащего бедуину, который нашел ее в пустыне. Одну. Со спутанными, нечесаными волосами, жестким и бесчувственным выражением на осунувшемся лице, похожем на высеченные в камне лица фараонов, которые охраняли старинные замки в Луксоре.[48] Но больше всего ему запомнились ее глаза. Немигающие, смотрящие прямо перед собой, одновременно и потухшие, и до ужаса живые. Прошло несколько недель, прежде чем Мириам хоть с кем-нибудь заговорила. Много месяцев, прежде чем она засмеялась и стала играть, как это свойственно обычному ребенку. Маймонид так и не узнал, что она видела, что пережила во время налета. Да и нужно ли это знать? Но он поклялся, что Мириам больше не узнает страданий. Он относился к племяннице как к королеве, окружил ее уютом и дал почувствовать себя в безопасности. Он подарил ей свою бесконечную любовь, на которую (так, во всяком случае, он думал) не способно его сердце. А сейчас его драгоценная девочка стояла на краю пропасти, глядя в бездонный колодец слез и предательства. Если она упадет, он никогда не сможет достать ее оттуда. Его любимой племяннице удалось выжить в безжалостной пустыне, но Маймонид знал, что Мириам недостанет сил противостоять гневу ревнивой и мстительной султанши, ибо даже выжженные пустыни Синая в сравнении с ее сердцем — зеленеющие холмы райского сада.

— Дело в султанше Ясмин, — набравшись смелости, неожиданно признался Маймонид. — Прости, сеид, но я боюсь за Мириам, если госпожу обидят твои намерения.

Саладин смотрел на советника долгим изучающим взглядом. Тишину комнаты нарушало лишь затрудненное дыхание старика. Словно римский император Юстиниан[49], Маймонид перешел реку и сжег мосты. Назад дороги нет. Он опустился до отвратительных дворцовых интриг и высказался против султанши — теперь его жизнь висит на волоске. Но если суждено умереть, то уж лучше защищая Мириам, а не от подступающей старости.

Султан искренне улыбнулся, и раввину показалось, что из-за грозовых туч выглянуло солнце.

— Не волнуйся, друг мой, — произнес Саладин, блеснув зубами цвета слоновой кости. — Твоя отважная племянница милостиво дала мне от ворот поворот. Уверен, что шпионы султанши уже доложили своей госпоже.