– Все не так просто, Беллина. – Он взял ее за плечи, и вдруг его глаза воссияли прежним огнем – оказывается, это пламя никуда не исчезло, даже сделалось ярче.

И Беллина вдруг задалась вопросом, почему она раньше не замечала истинной сути Стефано, его дара манипулировать своими последователями, как бесчувственными марионетками, дергая за веревочки. Как она могла быть такой легковерной?..

– Я много времени провел в раздумьях и решил присоединиться к сервитам. Праведникам, сложившим голову в борьбе за дело Савонаролы, надобно найти замену. Я приму послушничество в монастыре Сантиссима-Аннунциата.

Беллина лишилась дара речи, а Стефано, словно в порыве внезапной страсти, коснулся ладонями обеих ее щек, помедлил секунду – и вдруг приник губами к ее рту. Это был поцелуй, о котором Беллина мечтала, ибо сейчас вся его любовь к высшей цели, к Савонароле, к фратески сосредоточилась на ней, только на ней одной. Она ощущала Стефано всем телом, чувствовала его язык, его зубы. В этом поцелуе воплотилось всё – страсть, любовь, желание, вожделение. На миг Беллине почудилось, что она делает шаг с края обрыва и зависает в воздухе, в бесконечно длящемся безмолвии над пропастью, где нет ни силы тяжести, ни дна. На миг она поддалась иллюзии, поверив в ее реальность.

Но Беллина уже понимала, что поцелуй достался ей вовсе не потому, что Стефано видел в ней желанную женщину. И все-таки, как она могла так долго не замечать, что этот человек ею манипулирует – ею и другими тоже? Она подумала о Лизе, о маленькой Пьере, и вдруг все затмило одно-единственное желание – оказаться дома, рядом с ними и забыть про этот теплый, умеющий жалить язык.

Беллина уперлась крепкими, с детства привыкшими к черной работе руками в грудь Стефано и оттолкнула его изо всех сил. Он отшатнулся, но цепко схватил ее за предплечья. Тогда Беллина, рывком высвободив одну руку из его хватки, влепила ему пощечину. Это была звонкая пощечина загрубелой мозолистой ладонью, и Беллина вложила в размах всю свою энергию. В глазах Стефано отразилось глубочайшее потрясение.

Беллина кинулась в заросли тутовника, не обращая внимания на колючки, неистово прорывалась вперед, раздвигая ветки, прочь от Стефано. Преодолев участок с виноградными лозами, она бросилась бежать – от прошлого, от собственных иллюзий и заблуждений, оставляя их позади, как вырванные колючками тутовника лоскуты юбки, как старые тряпки на полу красильного склада. До дома она добрела на последнем издыхании, когда зарядил мелкий дождик. Продавцы на рынке Сан-Лоренцо раньше обычного свернули торговлю, закрыв прилавки от дождя деревянными ставнями. А на языке у Беллины так и остался солоноватый привкус от губ Стефано, его мускусный запах – в ее волосах.

* * *

– Тебе подойдут синие, polpetta? – Беллина стояла у шкафа в спальне Лизы и рылась в корзинке с яркими нитками для вышивания. – Желтые тоже прелестные. Что скажешь? – Она обернулась к Лизе. Та сидела к ней спиной – безмолвный неподвижный силуэт на фоне окна.

Беллина делала все, чтобы чем-нибудь порадовать Лизу, как-то ее отвлечь, но, казалось, смерть маленькой Пьеры погасила искру жизни и в матери. Несколько месяцев Лиза носила черные траурные одежды и отказывалась их сменить. Она вообще отказывалась что-либо делать. Девочку, нареченную Камиллой, родившуюся вскоре после того, как Пьеру отнесли в фамильный склеп, она вручила новой кормилице и целыми днями безучастно сидела с пяльцами и неначатой вышивкой на коленях.

Беллина обнимала Лизу, гладила по густым темным волосам, шептала какие-то утешительные, ничего не значившие слова, тихо пела те же песенки, которыми успокаивала ее в детстве, когда она обдирала коленку или хныкала от какого-нибудь девчачьего огорчения. Но теперь Лиза всегда молчала, лишь отвечала рассеянно и односложно, если ей задавали прямой вопрос. Она сидела у окна, устремив взгляд в пустоту, словно ничего и не видела за стеклом. Беллина подозревала, что Лиза опять беременна, но пока что точно не знала.

Служанку преследовала мысль, что надо было, наверное, достать из тайника в тюфяке тот коралловый амулет, который она украла много лет назад у своей госпожи, и надеть на шейку Пьере, пока та была жива. И что теперь надо вернуть его Лизе и признаться во всем, что она натворила.

Стоя у шкафа, Беллина поглаживала стопку расшитых шелковых тканей из мастерской Франческо на виа Пор-Санта-Мария. Под пальцами чувствовались выпуклые шовчики узора и шелковистый переливчатый шелк. Стефано хотел, чтобы вот такие чудесные вещи она бросала в огонь. Подумав об этом, Беллина вздохнула. «Если Стефано глупец, то я глупа вдвойне. Савонарола обморочил нас обоих». Она проклинала себя за наивность, вспоминала о единственном в своей жизни поцелуе и чувствовала отвращение, на смену которому приходила печаль.

Утешало ее лишь то, что своими искусными речами Савонарола задурил голову не только ей, но еще многим флорентийцам. Сначала его объявили святым, потом заклеймили позором. Некоторые горожане даже уверяли, что этот нечестивец навел на них дьявольские чары, а рубцы на спине Беллины тем временем превратились в длинные бугристые шрамы. Возможно, без дьявольских чар и правда не обошлось.

Гуляя по городу, Беллина иногда проходила по площади, откуда была видна аркада Сантиссима-Аннунциата, и с болью в сердце думала, что Стефано может быть там, за толстыми стенами монастыря сервитов, где он собирался принять послушничество. Она представляла его себе простертым на полу в аскетичной монашеской келье и ненавидела себя за то, что все еще чувствует влечение к этому человеку, ощущает его присутствие даже сквозь каменную кладку. Она снова и снова вспоминала тот жаркий поцелуй и думала, что могла бы сказать Стефано тысячи совсем других слов, не тех, что вырвались у нее тогда. А он? Сожалеет ли о своем решении уйти в монастырь? Вспоминает ли их поцелуй так же мучительно, как она? Не забыл ли еще о ней?

Но Беллина понимала, что должна выкинуть эти мысли из головы, ибо ее неусыпное внимание требовалось Лизе здесь и сейчас. Отец Лизы когда-то дал Беллине кров и цель в жизни. Решится ли она теперь шпионить в доме своей госпожи? Совесть до сих пор мучила ее за то, что она делала ради фратески и их общей миссии. Вероятно, предательские поступки будут терзать ее и впредь, останутся навсегда выжженными пятнами в душе. «Я служанка благородной синьоры, наделенной всеми возможными достоинствами. Мне доверено опекать ее детей и быть наперсницей ей самой. Я обязана заботиться о ней, особенно сейчас, когда она так