– Заточены еще на неделю, – сказала она, и глаза ее весело блеснули над краем полотенца.

Часть III

Миранда шла за проводником по душному коридору спального вагона, где почти все полки были опущены и пыльные зеленые занавески аккуратно пристегнуты, к месту в дальнем конце.

– Постель мы вам враз постелем, мисс, – сказал негр-проводник.

– А я еще хочу так посидеть, – возразила Миранда.

Соседка по купе, старая и очень тощая, с откровенным неодобрением уставилась на нее злющими черными глазами. Из-под верхней губы у этой старой дамы торчали два огромных зуба, а подбородок отсутствовал, однако характер был явно волевой. Она сидела, укрываясь за своими чемоданами и прочим багажом как за баррикадами, и злобно глянула на проводника, когда он сдвинул что-то из ее вещей, освобождая место для новой пассажирки.

Миранда села.

– Вы разрешите? – машинально сказала она.

– Как не разрешить! – сказала старуха. Хотя от нее исходила какая-то ершистая, суматошная живость, она выглядела именно старухой. При каждом ее движении нижние юбки из жесткой тафты скрипели, как несмазанные петли. – Сделайте одолжение, слезьте с моей шляпы! – с язвительнейшей учтивостью добавила она.

Миранда в испуге вскочила и подала старой даме помятое черное сооружение, сплетенное из конского волоса и искалеченных белых маков.

– Извините, ради бога, – заикалась она; ее с детства приучили относиться к свирепым старым дамам почтительно, а эта, похоже, способна тут же, сию минуту ее отшлепать. – Я и думать не думала, что это ваша шляпа.

– А вы думали, чья еще она может быть? – осведомилась старуха, оскалив зубы, и завертела шляпу на пальце, стараясь ее расправить.

– Я вообще не поняла, что это шляпа, – сказала Миранда; она еле сдерживалась, вот-вот расхохочется.

– Ах, вы не поняли, что это шляпа? Где ваши глаза, деточка? – И в доказательство, что сие за предмет и для чего предназначен, старуха лихо, набекрень, напялила его на голову, однако на шляпу это все равно было не очень-то похоже. – Ну, теперь видите?

– Да, конечно, – промолвила Миранда кротко: может быть, кротость обезоружит соседку.

И осмелилась снова сесть, осторожно оглядев сперва оставленный ей уголок дивана.

– Ну-ну, – сказала старуха, – позовем проводника, пускай расчистит тут немного места.

И тощим острым пальцем ткнула в кнопку звонка.

Последовала торопливая перетасовка багажа, причем обе пассажирки стояли в коридоре и старуха отдавала негру самые нелепые распоряжения, а он, с философским терпением их выслушивая, расставлял ее вещи так, как считал нужным.

Потом обе снова уселись, и старая дама спросила властно и снисходительно:

– Так как же вас зовут, деточка?

Услышав ответ, она прищурилась, достала очки, привычно насадила их на свой огромный нос и стала пристально разглядывать попутчицу.

– Будь я прежде в очках, я бы сразу поняла, – сказала она на удивленье изменившимся тоном. – Я твоя родственница Ева Паррингтон. Дочь Молли Паррингтон, помнишь ее? Я тебя знала маленькой. Ты была очень бойкая девчурка, – прибавила она словно бы в утешение Миранде, – и очень своевольная. Когда я в последний раз про тебя слышала, ты собиралась стать циркачкой и ходить по проволоке. Сразу и на скрипке играть, и ходить по проволоке.

– Наверно, я видела какое-нибудь такое представление, – сказала Миранда. – Сама я не могла это изобрести. Теперь я хотела бы стать авиатором!

Кузина Ева поглощена была другими мыслями.

– Я ездила на балы с твоим отцом и во время каникул бывала на больших приемах в доме твоей бабушки задолго до твоего рождения, – сказала она. – Да, что и говорить, давно это было.

В памяти Миранды разом встрепенулось многое. Тетя Эми грозилась остаться старой девой вроде Евы. Ох, Ева, беда с ней, у нее нет подбородка. Ева уже ни на что не надеется, пошла в учительницы, преподает латынь в женской семинарии. Спаси Господи Еву, она теперь ратует за право голоса для женщин. Вот что мило в дочери-уродине – она не способна сделать меня бабушкой… «Мало толку для вас вышло от всех этих балов и приемов, дорогая кузина Ева», – подумалось Миранде.

– Мало толку для меня вышло от всех этих балов да приемов, – сказала кузина Ева, будто прочитав мысли Миранды, и у той на мгновенье даже голова закружилась от страха – неужели она думала вслух? – По крайней мере цели они не достигли, замуж я так и не вышла. Но все равно мне там бывало весело. Хоть я и не была красавицей, а удовольствие получала. Так, значит, ты дочка Гарри, а я сразу начала с тобой ссориться. Ведь ты меня помнишь, правда?

– Помню, – сказала Миранда и подумала: хоть кузина Ева уже десять лет назад была старой девой, сейчас ей не может быть больше пятидесяти, а на вид она уж до того увядшая, усталая, какая-то изголодавшаяся, щеки ввалились, какая-то уж до того старая… Миранда посмотрела на Еву через бездну, что отделяла кузину от ее, Мирандиной, юности, и сжалась от леденящего предчувствия: неужели и я когда-нибудь стану такая? А вслух сказала: – Помню, вы читали мне по-латыни и говорили не думать о смысле, просто усвоить, как это звучит, и потом будет легче учиться.

– Да, так я и говорила, – обрадовалась кузина Ева. – Так я и говорила. А ты, случайно, не помнишь, когда-то у меня было красивое бархатное платье сапфирового цвета, с треном?

– Нет, платья такого не помню, – сказала Миранда.

– Это было старое платье моей матери, только перешитое на меня, и совсем оно мне не шло, но это одно-единственное хорошее платье за всю мою жизнь, и я его помню, как будто это было вчера. Синее никогда не было мне к лицу.

Она вздохнула с горьким смешком. Смешок был мимолетный, а горечь явно – постоянное состояние ее духа.

Миранда попыталась выразить сочувственное понимание.

– Я знаю, – сказала она. – Для меня перешивали платья Марии, на мне они всегда сидели не так, как надо. Это было ужасно.

– Ну-с, – по тону кузины Евы ясно было, что ее разочарования единственны в своем роде и ни с чьими больше не сравнятся, – а как твой отец? Он всегда мне нравился. На редкость был красивый молодой человек. И хвастун, как все в его семействе. Ездил только на самолучших дорогих лошадях, я всегда говорила – он гарцует, а сам любуется собственной тенью. Я всегда на людях так говорила, и он меня за это терпеть не мог. Я ничуть не сомневалась, что он меня терпеть не может. – Нотка самодовольства лучше всяких слов давала понять, что у кузины Евы имелся свой способ привлекать внимание и увлекать слушателей. – Но ты мне не ответила, как же поживает твой отец, милочка?

– Я уже почти год его не видела, – сказала Миранда и, прежде чем кузина Ева пустилась в дальнейшие разглагольствования, поспешно продолжала: – Я сейчас еду домой на похороны дяди Габриэла; знаете, дядя Габриэл