заключается в том, что сходство и имело значение, и не имело его. «Моя работа исключительно автобиографична, – заявлял он позже, – я работаю с людьми, которые меня интересуют, о которых я забочусь и думаю, в комнатах, в которых я живу и которые знаю»[113]. Если художник не знает модели, сказал он в другой раз, «изображение будет чем-то вроде дорожного путеводителя»[114]. При этом он оставлял за собой право вносить любые изменения, какие считал нужными, чтобы улучшить картину.

* * *

То, против чего совместно выступали Фрейд и Бэкон, иногда называлось «иллюстративностью». Под этим Бэкон имел в виду не «воссоздание облика», а попытку «открыть столько слоев сознания, сколько возможно». Таинственным образом то, что удавалось великим художникам, таким как Веласкес, больше нельзя было осуществить «по множеству причин», особенно из-за появления фотографии; стоящие картины не могли быть созданы путем копирования фотографий. Фрейд гораздо больше был привязан к тому, что можно наблюдать, но в основном соглашался с ним. Именно поэтому он изображал только тех, кого хорошо знал: кого еще, задавал он вопрос, «мог бы он изобразить хоть с какой-то глубиной»[115]?

Даже при этом концепция иллюстративности выглядела не совсем ясной. Как порой случается, она сама была проиллюстрирована портретом работы Грэма Сазерленда, давнего друга Бэкона и наставника Фрейда в ранние годы. Именно Сазерленд создал самый известный и самый противоречивый портрет десятилетия. На нем был изображен премьер-министр Уинстон Черчилль; картину заказали в 1954 году за 1000 гиней. Планировалось, что портрет будет висеть в здании парламента после смерти премьер-министра, но первоначально его хотели вручить в подарок Черчиллю на церемонии в честь его восьмидесятилетия. Известно, что, увидев портрет, Черчилль был ошеломлен, как и его жена, которая в конце концов его уничтожила. Черчилль с присущим ему сарказмом описал картину как «замечательный образец современного искусства»[116], но, по иронии судьбы, портрет не мог служить таким образцом. Линии на полотне Сазерленда были резче, чем на поделках художников-портретистов, и образ, созданный им, оказался острее, но, в сущности, он предлагал осовременить и сделать более стильной традицию великих портретов. В некоторых случаях Сазерленд использовал фотографии и дважды приглашал на сеансы своего друга – фотографа Феликса Мана, поскольку ощущал, что «сэр У.» необычно беспокоен, и следует использовать любой способ, чтобы «собрать информацию»[117]. Даже когда Сазерленд не использовал их, в портретах его работы было нечто характерное для фотографии: дух великолепно обработанного снимка.

Это была иллюстративность, хотя и в элитарном варианте. Через несколько лет, во время последней встречи Сазерленда и Бэкона, первый заметил, что написал несколько портретов, и поинтересовался, видел ли их Фрэнсис. Ответ был убийственным: «Очень славные, если тебе нравятся обложки журнала Time»[118]. Больше они никогда не разговаривали, но Бэкон, несомненно, был прав. Обложки Time – воплощение иллюстративности – всегда были выполнены на основе фотографий, с профессионализмом и щегольством. Удивительно, но Люсьену Фрейду в конце концов заказали сделать одну из них[119]. Менее удивительно то, что проект потерпел неудачу.

Этого, однако, не произошло до тех пор, пока Фрейд не оставил прежнюю манеру письма. Близость к модели и собственная неподвижность стали невыносимы для самого художника. В середине пятидесятых он ощутил желание трудиться стоя, а также писать в более раскованной, свободной манере. Он жаловался, что «глаза совершенно сходят с ума»[120] от напряжения, связанного с такой степенью детализации, и больше не выдерживал ограничений, которых требовала работа в сидячем положении. Поэтому он встал у мольберта, сменил соболиные кисточки на кисти из свиной щетины, и его творчество постепенно стало меняться.

* * *

Находясь в поисках нового направления, Фрейд был впечатлен высказыванием Бэкона относительно его собственных картин того времени: «Он говорил о том, сколько всего можно вложить в один мазок, меня это удивило и взволновало, и я понял, что нахожусь в миллионе миль от того, что могу сделать»[121]. Когда через полвека Фрейда попросили заново просмотреть его статью в Encounter, он решил добавить только одно – высказывание о важности краски, о том, что суть живописи, в конце концов, в краске.

Уинстон Черчилль выступает в Вестминстер-холле на церемонии по случаю его 80-летия. Сзади – его портрет работы Грэма Сазерленда

Проблема, которую Фрейд тогда обозначил для самого себя – это была задача, стоявшая лично перед ним, – заключалась в том, как совместить воодушевление от работы и густые, сочные краски с его собственной художественной программой: изображать отчетливую форму и текстуру каждого предмета. Решить задачу было нелегко, и начальные результаты мало кого удовлетворили, включая самого художника: «Я вполне сознаю, что делал ужасные вещи». Он рассказывает:

В Marlborough Fine Art у меня была выставка картин, которые я нарочно писал в гораздо более свободном стиле. Впоследствии Кеннет Кларк послал мне открытку, где сказал, что я специально подавил всё, что делало мою работу замечательной, или что-то похожее, и закончил так: «Удивляюсь вашей смелости». Больше я его никогда не видел.

Позже, в 1959 году, к Фрейду обратился журнал Time с просьбой сделать портрет шведского кинорежиссера Ингмара Бергмана для обложки[122]. «Фрэнсис Бэкон дал мне очень мудрый совет: соглашаться только при договоренности относительно оплаты, независимо от того, появится портрет или нет. Я объяснил, что работаю очень медленно и пишу только людей, которых знаю». Фрейд запросил тысячу фунтов, огромную сумму по тем временам. Представители Time ответили, что никогда раньше не выплачивали таких сумм и должны обсудить это на специальном совещании. Поэтому Фрейд согласился на меньший гонорар и спросил, сможет ли он оставить себе половину, если ему не удастся создать портрет.

С самого начала предзнаменования были дурными. Бергман, известный своей сварливостью и диктаторским характером, очевидно, никогда не слышал о Фрейде – а если и слышал, это не произвело на него впечатления. Фрейд рассказывал об этом так: «Он всё время исчезал, чтобы побыть со своей подругой, очень красивой актрисой, и я не могу его упрекнуть». Но Фрейда возмущало то, что Бергман велел ему затушить сигарету, приказал писать себя в профиль, с левой стороны, и – что хуже всего – не давал художнику времени, постоянно выражая удивление тем, что картина еще не закончена.

В конце концов Фрейд сказал Бергману, что ни один из них не получает удовольствия от этого процесса, и если режиссер согласится на достаточно длинный сеанс во время уик-энда, он сделает