всё возможное, чтобы закончить портрет. Бергман ответил, что предпочитает проводить субботние и воскресные утра в постели с женой. Тогда Фрейд обратился к журналисту Time, который сопровождал Бергмана, со словами: «Я не имел никакого представления о том, как со мной будут обходиться, но был уверен, что не так». По взаимному согласию проект был закрыт. Позже Фрейд понял, что вся неразбериха случилась по его вине: «Я занял неправильную позицию и вел себя как поденщик, поэтому со мной так обошлись».

Этот случай, очевидно, был важен для Фрейда, поскольку он возвращался к нему несколько раз. Возможно, из-за того, что он получил важный урок. Никогда больше Фрейд не соглашался на подобные предложения и – за редчайшим исключением – не писал портретов на заказ. Путь вперед казался пугающе трудным, но художник следовал по нему в течение многих лет, пока его репутация снова не начала укрепляться.

Глава 8. Два альпиниста в одной связке

Я помню удивительное впечатление от ранних полотен Ауэрбаха, изображавших Примроуз-хилл: сплошь покрытые толстым слоем желтой охры, словно выдавленные на мокром крупном песке. Как будто после долгого созерцания Рембрандта ты уснул… и во сне вдруг оказался среди этого ландшафта.

Хелен Лессор, 1986[123]

Время от времени в истории искусств появляется пара художников – к примеру, Моне и Ренуар в импрессионизме 1870-х или Пикассо и Брак в кубизме, сорок лет спустя, – которые вместе вырабатывают новый язык. Подобные же синергетические и символические отношения связывали Леона Коссофа и Фрэнка Ауэрбаха, молодых художников, вместе посещавших классы Дэвида Бомберга в Политехническом институте Боро. Ауэрбах так вспоминает то время:

Вряд ли мы тогда тщательно планировали наши действия, но лет пятнадцать-шестнадцать подряд постоянно заходили друг к другу в мастерскую… Не стану говорить за Леона, но меня поражало то, что он делает; возможно, и его поражало то, что делаю я. Значит, было еще и то, что Пикассо сказал о себе и Браке: два альпиниста в одной связке. Оба были чужаками, заброшенными в разрушенный город. Для обоих возникавшие повсюду стройплощадки стали предметом изображения и одной из ранних тем. Грубые, плотные мазки, которые накладывали Коссоф и Ауэрбах, напоминают глину Темзы. При взгляде на их картины возникает почти физическое ощущение спуска в глубокий котлован, блуждания в развороченном хаосе города, на полпути между военными руинами и послевоенными стройками. Разрушенный и полувоссозданный пейзаж представлялся молодому Коссофу «жутким, но вместе с тем довольно красивым»[124]. Ему вторит Ауэрбах:

Казалось, ты стоишь перед крутым обрывом. Ты видел из окна автобуса разрушенные бомбами дома, с каминами, картинами на стенах и всем прочим, а рядом – огромные воронки. По очертаниям это походило на живописную горную местность. И конечно, производило впечатление.

Фрэнк Ауэрбах

Восстановление кинотеатра Empire. Лестер-сквер

1962

Подростком Ауэрбах часами бродил по послевоенному городу: вряд ли «кому-то захотелось бы оставаться» там, где он жил. Увиденное во время пеших и автобусных прогулок поразило и вдохновило его. Около 110 тысяч лондонских домов лежали в руинах, еще 2888 были серьезно повреждены. В Сити практически все дома между Олдергейт-стрит и Мургейт-стрит были уничтожены. Целые кварталы в Ист-Энде исчезли с лица земли. По словам писательницы Элизабет Боуэн, огромный город казался «столицей Луны – плоской, покрытой воронками, вымершей»[125].

Ауэрбах приехал в Лондон в 1947 году, в шестнадцать лет. До этого он восемь лет проучился в Банс-Корте, «любопытном загородном интернате, где заправляли идеалисты». Получив диплом об окончании средней школы, он, как и большинство молодых людей, задумался о том, что делать дальше. В семь лет он навсегда покинул Германию вместе с группой детей, отправленных на учебу в Англию при участии писательницы Айрис Ориго, попрощался с матерью и отцом на гамбургской пристани и больше никогда их не видел. Они погибли в Освенциме в 1943 году. Молодой Фрэнк решил стать художником, предупредить его о трудностях было некому. «Родители, я полагаю, беспокоятся о том, сумеют ли их дети заработать себе на жизнь», однако у него советчиков не было.

Фрэнк Ауэрбах в своей мастерской с портретом Леона Коссофа

Около 1955

В Лондоне он начал заниматься живописью в Художественной школе Святого Мартина в Хэмстед-гардене, а также играть небольшие роли в театре. В 1948 году он был статистом в пьесе Питера Устинова «Дом сожалений», где одну из более заметных ролей исполняла молодая вдова и мать троих детей, муж которой недавно утонул в озере Серпентайн. Ее звали Эстелла Оливия Уэст, кратко – Стелла, и ей исполнился тридцать один год. Ауэрбах сразу произвел на нее впечатление. «Фрэнк был красивым молодым человеком, который казался гораздо старше своих лет, очень зрелым, – вспоминала она. – Если бы он не стал художником, то, вероятно, стал бы актером»[126]. Ауэрбах перебрался в пансион, который Стелла держала на Эрлс-Корт-роуд, и вскоре они стали любовниками. И опять некому было остановить их. Связь отвечала духу времени: мечтать на развалинах о новой жизни. Ауэрбах вспоминает: «После войны, из-за того, что все вокруг так или иначе избежали смерти, возникло странное ощущение свободы. В некотором смысле полуразрушенный Лондон был пропитан сексом. Жизнь среди развалин очищала от всего лишнего».

Тем временем Ауэрбах учился в Школе Святого Мартина, а затем в Королевском колледже искусств. В школе он познакомился и подружился с Леоном Коссофом, пятью годами старше его. Вскоре он убедил Коссофа посещать вечерние занятия Дэвида Бомберга: художественный язык, господствовавший в школе, казался им пресным, и они чувствовали себя немного чужими. Ауэрбах вспоминает: «Пожалуй, мы с Леоном были чуть грубее и мятежнее остальных студентов. Мы хотели чего-то менее изысканного, менее добропорядочного, менее ограниченного, не такого прямолинейного и иллюстративного». После того как Коссоф провалил экзамен в конце года, Ауэрбах почувствовал к нему еще большее уважение. Он был не слишком образован, но прекрасно знал, какими должны быть художники: бунтарями, проваливающими экзамены. И признал за старшим товарищем «известное благородство таланта»[127].

Родившийся в 1928 году, Коссоф происходил из среды с более устоявшимся образом жизни. Хотя у Ауэрбаха осталось в живых несколько родственников, силы истории фактически