докторской колбасы, половиной буханки хлеба и слегка поржавевшей банкой баклажанной икры. Андрюха предложил зайти к нему, и мы двинулись на другой конец городка, где, почти на самом отшибе, стоял его дом, сложенный из почерневших железнодорожных шпал.

Мы вошли. В комнатах было прибрано. В гостиной, чуть сбоку стоял круглый стол, и над ним висела картина Шишкина “Утро в сосновом бору “.

– Садись, я пока картошку поставлю. Не люблю я без горячего, – крикнул из кухни Андрюха.

Я что-то ответил и стал бродить по комнате, разглядывая незатейливые украшения – небольшие картинки с видами каких-то городов, что стояли за стеклом буфета, фарфоровые фигурки, вязаные салфетки.

За окном простиралась степь. Она была широкая, желтовато-зеленая, полная ветра и спокойствия. Взгляд приковался к чему-то далекому, и на душе стало, как-то, хорошо и спокойно. Стали тускнеть дневные переживания. Заброшенный забой уже не казался смертельно опасным, воспоминание о воде, заливающей штрек, уже не обжигало кожу и не сводило конечности, а спасение не представлялось чудом. Минут через десять явился Андрюха, неся впереди себя дымящуюся сковородку:

– Вот, давай пока. Я тут яиц и колбасы нажарил. Потом и картошка подоспеет.

Мы сели. Андрюха поставил небольшие стопки и наполнил их до краев.

– Поехали! Чтоб так всегда! – и он лихо забросил содержимое стопки себе в рот. Я тоже выпил и поднес к носу хлеб. Яичница, что принес Андрюха, была темно оранжевая, почти красная, и густо пахла чем-то домашним.

– У тебя, что ли, и куры есть?

– Да нет, это Марфа дала.

– Марфа – это кто?

– Да так, была история, – сказал он без всякой иронии, за которой угадывался бы старинный прелюбодейный грешок.

Андрюха налил по второй. Мы снова выпили и закусили.

– Что за история? Можешь рассказать? Я, Андрюха, страсть как люблю твои рассказы, – меня уже хорошо развезло, и потому я все больше приправлял речь комплиментами. Хотя, это была – чистая правда.

– Да я, как-то, и не знаю. Ты не поверишь, наверное. Хотя, я и сам бы не поверил, пожалуй. Вот, скажем, сегодня. Обратно же, нас шорин спас. Видел его огонек?

– Так это он был?

– А то кто? Инженер по технике безопасности, что ли? Он и был. Я уж давно все это знаю, а все удивляюсь. Привыкнуть не могу. Он меня, как-то, очень сильно выручил. Я уж думал, что помру скоро, так умаялся.

– А что случилось-то?

– Да, лет десять тому, поссорились мы с женой моей бывшей. Ну, разбежались себе, и ладно. Аннет, ей, видать, захотелось меня совсем со свету сжить. Ой, какие бабы гнусные есть на свете! Только держись! В глаза тебе и так, и эдак, и говорит что-либо приятное, а сама змеей заползает в душу, и ежели, ты, как дурак, уши развесил и впустил – все, конец.

– Не пойму я что-то, – я вообще всегда старался не затевать откровений про старых жен или мужей, дурное это, но тут, похоже было другое дело.

– Уже после того, как все разделили, подалась она в другой поселок, к мужику новому, а я здесь остался. Может, дом она хотела забрать, а, может, просто ей хотелось раздавить меня, не знаю. Однако приходит она, как-то, под какой-то праздник. День шахтера, что ли? Ага, точно, летом дело было, и говорит так, что прям, как медом льет. Мол, Андрюха, не хочу, чтоб ты зло на меня держал, давай выпьем за праздник и с миром разойдемся. Ну, а я, дурак, и согласился. Достает она красную водку. Это, говорит, я спирт на малине настаивала. Сели, выпили. Ничего, вкусно, водка та и впрямь малиной пахнет. Закусили, поговорили малость, а она мне все подливает и подливает. Так бутылку-то и одолели. Потом встала. «Ну, все, – говорит, – пошла я.» И уходит, на меня так поглядывает, будто улыбается, а я встать со стула не могу. Все чувствую, соображаю, а встать не могу. Потом встал все-таки, но идти – совсем тяжело было. Шаг сделал, другой, и, вдруг, чувствую, что не иду я, а лечу. И такое ощущение, что ноги стали метров по двести, и пол где-то далеко-далеко внизу. Испугался я страшно, а бежать некуда, кому расскажешь! Я давай молиться, а все равно страх меня берет. Чувство такое, будто в воздухе вишу. Всю ночь не спал, на утро, вроде, отпустило. Пошел я, отгул взял. Проспал день. К вечеру просыпаюсь от того, что к Лидке меня тянет, так мою жену-то звали. И так тянет, что хоть из дома вон беги. Проворочался я час или больше, а потом в каком-то беспамятстве схватил велосипед и погнал к ней в поселок. Приезжаю, к дому ее подошел, и вдруг – она выходит. А тут – на тебе – другая странность, все наоборот: ее увидел и тут же вывернуло меня. Прямо там, около забора. Не могу смотреть на нее, так противно, что внутри что-то бурлит. Снова на велосипед сажусь и обратно к себе. Только приехал, час проходит, снова меня к ней тянет. В общем, повторялось все это с месяц. Я и так толстым никогда не был, а тут двадцать килограммов потерял. Все уж думали, что хана мне. Ни есть, ни пить, ни спать – ничего не могу. Дали мне в шахте один пересып, я за ним и следил, да больше, бывало, лягу на бок и на воду смотрю, как она по штреку течет. Это – единственное, что мне облегчение давало.

И вдруг, уж сам не знаю как, заснул я. Сплю и вижу себя, как я лежу на досках около пересыпа. Чувствую себя, можно сказать, хорошо, вроде как отпустило меня совсем. Про Лидку не думаю, не тошнит меня совсем, и такая легкость, что и не передать. «Ух, ты, – думаю, – неужто помирать так легко?» Тут слышу – шаги. Оборачиваюсь – видно маленький кто-то идет. Неторопливо так. Ближе, ближе. Вижу, наконец, как подходит серенький такой, неказистый. Смотрит на меня и фонарем своим светит. «Ну, что, – говорит, – худо тебе?»

– Худо, – отвечаю, – Помру, наверное, скоро.

А он мне говорит:

– Помирать тебе, пожалуй, рановато. А сказать я тебе хотел вот что. Не пей никогда с бабами ничего цветного! Запомни раз и навсегда. Даже если муть в стакане увидел – все! Баста! Сегодня пойдешь в поселок ***. Там бабка Марфа живет. Пойди к ней, расскажи все, как есть, она поможет.

– А где, – спрашиваю, – в поселке-то ее найти?

Он только усмехнулся в ответ и говорит:

– Сам увидишь. Невелика наука.