Очевидно. Я очень стараюсь не выглядеть как женщина на грани нервного срыва.

Видите ли, дело в том, что я не раздеваюсь.

В последнее время у меня и не было необходимости в раздевании. Даже в душе я обычно следую процедуре «Зайди и попытайся не заметить в зеркале в полный рост отражения своего тела после рождения двух детей». В нескольких случаях я была вынуждена зайти в общественную раздевалку для смены нижнего белья, но тогда я старалась как можно быстрее проскользнуть в одежду, придерживая подбородком полотенце и сохраняя максимально самоуверенный вид[17].

В общем, я не раздеваюсь.

– А как насчет штанов? – спрашиваю я, пока что с надеждой. – Можно превращаться в берсерка в штанах? Может, в бюстгальтере…

Но она прерывает меня.

– Нет. Держите.

Мне протягивают корзиночку с яйцами, и становится понятно, что никаких дальнейших объяснений не будет, как не будет и дискуссии на эту тему.

Внутри я вся распадаюсь на кусочки, одновременно пытаясь выглядеть крутой, спокойной и собранной снаружи – и проваливаясь при этом по всем трем показателям.

Мелисса ничего не говорила про то, что нужно будет раздеваться! Меня заставят раздеться! Перед женщинами, с которыми я познакомилась лишь вчера! Не прошло и… – я пытаюсь вспомнить, какой сейчас день, и вычислить, сколько часов остается до моего убийственного унижения, но у меня не получается. Опять. Чертова математика. Чертов отсчет времени до чертового обнажения. Ах да, я не забыла? Мы же все собираемся раздеться ДОГОЛА!

– Если и стоит о чем-то всерьез беспокоиться, – шутливо обращается Инге к Мелиссе, – так это о том, что настоящий страх возникает, когда наши новички теряются в лесу.

Я перестаю дышать.

Какого хрена?

Мы с лесом не друзья. Но потеряться в лесу? Со мной раньше такое случалось лишь однажды, и это устрашающее событие произвело такое воздействие на мое неокрепшее подростковое сознание, что я поклялась в том, что такого никогда больше не повторится.

Мне было четырнадцать лет, и я протестовала против мира за то, что он позволил маме заболеть. Но поскольку я предпочитала протестовать в одиночку (по крайней мере, меня так воспитали), я вышла из дома и решила совершить то, что любители проводить время снаружи называют «прогулкой». Стемнело (я также не люблю темноту. Мне, пожалуйста, подайте город, сверкающий тысячами огней), и я испугалась. Мне казалось, что благодаря неохотному участию в семейных вылазках я помню короткий путь до дома, поэтому попыталась срезать через лес. И это, пожалуй, были самые ужасные шесть часов моей жизни.

Я никогда не отличалась умением ориентироваться – в любом смысле, а чертова природа обладает тем свойством, что она везде выглядит чертовски одинаково. Не было никаких удобных магазинов, или домов, или ориентиров, которые бы говорили о том, что я уже преодолела какую-то часть пути, прошла здесь дважды или иду по своим следам, продлевая свою пытку. Одни лишь деревья. И насекомые. А потом и летучие мыши. Я блуждала кругами, промерзая до самых костей, и боялась остаться там навсегда. Боялась никогда больше не увидеть маму, тем более что наше общее время уже было ограничено.

И тогда же я испытала свой первый приступ паники.

Заблудившись окончательно, я присела на корточки среди листьев, отчаянно глотая воздух и приказывая ногам работать. В конечном итоге они послушались, и я заплакала от облегчения. Не знаю, сколько мне понадобилось еще времени, чтобы вырваться из этого древесного ада и увидеть какой-то дом вдалеке. Несмотря на все уроки безопасности в школе, где нас убеждали, что не нужно подходить к незнакомцам, я поняла, что наилучший, если не единственный, шанс для меня – это попросить обитателей дома о помощи. Я мысленно приготовилась к тому, что меня, возможно, похитят и впоследствии, возможно, даже расчленят, но решила, что, по крайней мере, мне сначала разрешат позвонить домой, и это стоит того. Оказалось, что в этом доме жила наша учительница французского языка мадам Дина («Секс-машина»[18]) вместе со своим мужем Клайвом. Они как раз играли в «Боггл»[19] и очень удивились, когда в их выходящем на теплицу окне проявилось бледное как мел лицо ученицы. Они действительно разрешили мне позвонить по телефону домой и угостили мятным чаем, пока я ждала, когда меня заберут. Мама была вне себя от ярости – пребывала в той самой странной родительской злости в связи с «облегчением», с которой я сама познакомилась годы спустя. Из-за соплей и потрясения дар речи ко мне вернулся лишь через два часа. Но по крайней мере никто меня не убил.

С тех пор мы с природой и не ладим. Неудивительно, что слова Инге будто сковали мне льдом сердце.

– Посмотрите, кого я нашла, – громко говорит она, когда мы подходим к лагерю и застаем там Магнуса с Марго, соревнующихся, кто лучше потянется после пробежки. Увидев свою жену, он отпрыгивает от Марго, и его рука тут же ныряет в шаровары, чтобы быстро что-то поправить – как я подозреваю, небольшую эрекцию.

– Ты забыл продукты на первое время, – недовольным тоном обращается к нему Инге и добавляет: – Опять.

Мне становится как-то спокойнее на душе от мысли, что даже богини-амазонки бывают раздражены супругами. Или даже гневаются на них.

– Ну в любом случае вот они.

Инге отдает ему свой сверток и жестом показывает, что мы можем положить наши припасы.

– Пойду обратно, посмотрю, как там дети.

– Ладно, – бормочет Магнус со слегка пристыженным видом.

– О, у вас дети? – спрашивает Марго.

– Трое, – поднимает Инге бровь. – Магнус не говорил?

– Нет, не говорил, – качает головой Марго, не осознавая, что только усиливает неловкость ситуации.

Инге ничего не говорит, а лишь улыбается.

– И где они сейчас? – вырывается у меня. – Я имею в виду – дети.

– Гуляют где-то, – беззаботно машет рукой Инге, но, заметив, что мое лицо искажает нечто приближающееся к ужасу, добавляет: – Играют. Детям требуется определенная доля свободы. Мы называем это «здоровое пренебрежение».

В это мгновение раздается вопль, и в поле зрения появляется мини-викинг с соломенного цвета волосами. Магнус приседает, встречая его распростертыми объятиями, и подбрасывает его в воздух под громкий визг и заливистый смех.