– Что с тобой? – отпыхиваясь, спросила она. – Сказали, что… Да ты больной весь, Соловьев! Признавайся, ты ранен? Не молчи! – Она даже кулаки сжала от волнения.

– Да ты же мне слова сказать не даешь! – ввернул я в паузу, пока она воздуха набирала. – Ничего не случилось, поцарапался просто. Вот, продуктов привез тебе, – кивнул я на свертки.

– Не врать! – Моя жена все не успокаивалась. – Это что? – она показала на мокрое пятно на рукаве гимнастерки и даже наклонилась, принюхиваясь. – Немедленно в гнойную перевязочную!

– А продукты? – растерянно спросил я, вставая. Вроде отпустило, полегче сейчас.

– Анна Мироновна, голубушка, пожалуйста, организуйте, чтобы это добро ко мне в ординаторскую отнесли. – Вера кивнула на продукты и, не дожидаясь ответа, схватила меня под руку и потащила к лестнице.

А быстро жена освоилась тут: и вахтерша, самый страшный человек во всяком учреждении, слушает ее беспрекословно, и нашли по первому зову, не спрашивая «а кто это такая?». Так у старлея жена профессоршей станет, нос задирать начнет. Все, видать, отпустило меня, раз уже начал думать, что с ненаглядной делать буду. Ладно, сейчас перебинтуют, и буду как новенький!

Но Вера, раздев меня в той самой гнойной перевязочной, куда и собиралась вести, только встревоженно нахмурилась.

– Чем это ты? – спросила она, нажимая на края ранки. – Давно? Ты рану хоть обрабатывал?!

– Гвоздиком, наверное, – ответил я, скашивая глаза, чтобы получше рассмотреть плечо. – Не мазал ничем, некогда было.

– Да что ж вы, мужики, за дураки такие? – выпалила Вера. – Все в герои лезете, а не думаете, что от того же гвоздика тоже умереть можно!

– Там что, гангрена? – немного испуганно спросил я. – Вроде не похоже, руку не раздуло, нагноилось чуть-чуть, и все.

– Вот такие «немного» потом санитар в госпитальный отвал выносит. Вместе с конечностью, – решила нагнать на меня побольше страха жена. – Лечиться надо! Гангрены нет, конечно, но флегмона запросто разовьется!

– Так, хватит уже меня стращать! Пуганый! – Я решил не сдаваться. Этим, в белых халатах, только волю дай. – Делай перевязку, и все дела. Мне завтра с утра в Кремль. К Сталину, – тихо добавил я.

– Да хоть!.. – Вера осеклась, до нее дошло сказанное. – Нет, правда?

– Орден вручать будут, – наконец похвалился я. А то и слова сказать не дают.

– Поздравляю, Петя. – Жена стащила вниз марлевую маску, поцеловала. – Молодец! Но лечиться надо… – Она задумалась. – Сейчас, посиди минутку, я скоро вернусь. Надо же тебя к награждению подготовить, а то получится орденоносец безрукий.

Вернулась она довольная, хоть прошла и не минутка, а примерно десять.

– Так, давай мы здесь закончим быстренько и потом съездим в одно место. Мне Николай Нилович свою машину дает, я попросила. Сейчас, руки помою только… – Она что-то делала у меня за спиной, я не видел. Шумела вода из крана, потом зазвенели какие-то железки, и мне чем-то спиртовым помазали рану. Один раз, потом и второй. – Сейчас немножко больно будет…

Это она называет «немножко»? Вам когда-нибудь отрезали руку без всякой подготовки? Тогда вы можете понять, что я почувствовал. Не в силах сдерживаться, я зашипел сквозь сомкнутые зубы, но моя любимая не унималась и, недовольно шикнув на меня, приказала не дергаться и дорезала то, что не успела отчекрыжить с первого раза.

– Все? – спросил я, не веря своему счастью, когда Вера закончила копаться в моем плече, лить туда что-то ужасное и шипящее (яд, не иначе!) и наложила, наконец, повязку на то, что осталось после ее манипуляций.

– Ой, какие мы нежные, – издеваясь, промолвила жена, которой я доверил свою жизнь и судьбу. – Еще укольчик маленький будет. Детский, – добавила она и позвала: – Софья Никитична! Сыворотку сделаете?

Ну, подожди, Вера Андреевна! Наступит ночь – и отольются кошке мышкины слезки! Ни одного момента издевательств не забуду! За каждый миг отомщу! А за детский укольчик – отдельно. Может, даже не один раз! Но знаете, мне после всех экзекуций и вправду стало легче!

* * *

Действительно, ехать было недалеко. Адрес сказала Вера, когда мы сели в машину. Не мне, водителю. Меня эти хитромудрые московские названия всегда чем-то пугали. Как хоть в них местные разбираются? Нет, дорогу я найду, не вопрос, мне лишь бы знать, в какую сторону идти. А еще лучше – ориентир видеть.

– В университет, на Моховую, – сказала моя ненаглядная и чуть тише добавила, уже мне: – Там работает Маша, моя знакомая. Они разрабатывают новое лекарство. Как раз твой случай.

Ладно, попробуем чудо-средство. Где наша не пропадала?

– А у меня хвост от этого не вырастет? – по-интересовался я на всякий случай. – Или уши как у зайца?

– Язык только длиннее станет, – не поддержала меня Вера. – Ой, голова я садовая! Про землю забыла! – И, увидев мое недоуменное лицо, объяснила: – Каждый, кто приходит в лабораторию, приносит с собой немного земли. Они там с ней опыты делают.

В итоге мы дважды останавливались, чтобы набрать в бумажные пакетики немного грунта. Жена карандашиком написала на каждом, где взяли это добро. Странный народ эти ученые. Вечно какую-то ерунду непонятную придумают. Иногда, правда, от их усилий полезные вещи получаются. Селедка пряного посола, к примеру. Или сухарики к пиву.

Маша оказалась симпатичной женщиной, пожалуй, что помоложе тридцати. Посмотрев на пакетики с землей, она разочарованно вздохнула: мол, центр города изучен неоднократно. Вся эта их лаборатория была заставлена пробирками. В них во всех присутствовало одно и то же – грязноватый осадок на дне и мутная водичка сверху.

– А Георгий Францевич где? – спросила Вера и тут же объяснила мне: – Это муж Марии Георгиевны, заведует лабораторией.

– А к нему Энгельгардт приехал, Владимир Александрович, с каким-то мужчиной. Кричали сначала друг на друга, теперь охрипли, скорее всего, – спокойно объяснила Маша. Наверное, у наших ученых покричать друг на друга – обычное дело. Ну, лишь бы до мордобоя не дошло, а то кому открытия делать?

– Машенька, я по телефону не стала говорить, но у меня к вам личное дело, – начала обхаживать хозяйку моя жена.

Про личное дело все женщины любят, даже если говорят, что им совсем не интересно. Вот и молодая ученая не исключение.

– Да, Верочка, слушаю…

И понеслось… Через минуту я отключился, а то так и офонареть можно от этих бесконечных ля-ля-ля. Краем уха уловил только про себя, что вот, прибыл на денечек всего. Очнулся я, когда эта Маша сменила тон с обычного журчания на категорическое «нет». Так и сказала:

– Я не могу рисковать! У нас ранняя стадия испытаний, на кроликах и крысах. Мы даже на себе еще не испытывали грамицидин!

О, знакомое слово! Мазь с грамицидином я знал, при всяких ранах – первое дело. Любую заразу прибьет враз.