– Зайцев, – коротко представился он в чуть потрескивающую тишину, – по поводу Фирсова опять. А сколько их было?

Двое.

– Как выглядели?

Директор забубнил: обычно.

– В форме? В штатском?

– Да польты. Кепки.

– Какие?

– Обычные. Серые. Пол-Ленинграда в таких ходют.

Директор говорил «пОльты» и «ходют».

Зайцев повесил трубку.

На лестнице его осенило: секретарша. Он вспомнил ее мгновенно оценивающий взгляд. От такого не ускользнет ни одно мужское двуногое. Вот кто способен внести исчерпывающую ясность. Вот кого надо спрашивать. Вот кто опишет преступников в деталях, о которых не подумали даже они сами.

Он взялся за перила лестницы, обернулся к дежурному, точно невзначай:

– А Коптельцев у себя?

Дежурный кивнул:

– Вроде не отлучался.

Зайцев кивнул и быстро побежал по лестнице. Итак, некто выдает себя за милиционеров…

То есть, рассуждал Зайцев, появляется ответ на вопрос «как». Как убийцы заставили своих жертв переместиться на Елагин.

Но почему? Зачем? Точно ли ради шубок и женских сумочек?

Вопрос этот был самый классический, старинный, надежный: «почему?».

Иными словами, мотив все еще был неясен.

– Зайцев! – эхом отскочило в лестничном пролете. Зайцев перегнулся через перила, посмотрел вниз: дежурный стоял в квадрате света, задрав голову:

– С «Русского дизеля» опять звонят. Перевести в кабинет или спустишься?

Зайцев прикинул: до кабинета теперь уже ближе.

– Переводи.

И в несколько скачков перемахнул оставшиеся ступени.

– Зайцев, – сказал он в трубку и услышал щелчок: дежурный отключился.

– Але? Але? Вы тут, товарищ милиционер? – Зайцев узнал говорок красного директора.

– Говорите, – коротко приказал он, чувствуя раздражение. Каково-то Фирсову было бок о бок с такой бестолочью?

– Я это, того… Может, важно, может, нет. Я чтобы не было недовзаимопонимания…

Зайцев молчал, давая тому еще больше занервничать. Пусть скажет больше, чем хотел бы.

– Товарищи, что Фирсова забрали, – вдруг понизил голос красный директор; звук превратился в какую-то щекотку в ухе.

– Я вас не слышу, – отрезал Зайцев.

– Вот ведь как оказалось, – сказал красный директор громче. – Я звоню сказать: я подозрения испытывал, да. Костюмчики эти его. Старорежимный специалист опять-таки. В Англиях-Германиях учился, в Америках бывал. Я сигналы куда следует подавал.

Зайцев подавил раздражение и заставил свой тон окраситься восхищением:

– Ну? Значит, подтвердились опасения-то? Вот наш человек! Какие?

Прием сработал.

– Ну да! – почти обрадовался красный директор. – Раз товарищи из ОГПУ забрали, значит, точно: вредитель.

– ОГПУ? Вы уверены, что ОГПУ? Не милиция?

– Я не успел рассказать. Да. Черным по белому. Удостоверения, все чин чином. Политическое управление. Вот я вам и звоню – сигнализирую: уж не знаю, по какой линии он у вас нахулиганил, а только знайте, товарищ милиционер, Фирсов этот не просто хулиган. А вредитель и затаившийся враг.

Зайцев испытал мгновенный приступ бешенства.

– Что же вы сразу не сказали?

– Ну дак… Вы не спросили.

Зайцев поблагодарил за ценные сведения и повесил трубку.

Сел на стул. Мысленно обругал тупого партийца всеми мыслимыми словами. Но делать-то теперь что?

У ГПУ своя повестка.

А у него – своя. У него Фирсов – ценный свидетель по делу, расследованием которого интересуется сам товарищ Киров. От успеха которого его, Зайцева, свобода зависит.

Имя Кирова давало широкий мандат.

И Зайцев решился.

Обсуждать это с Крачкиным не имело смысла. Тот решит: провокация.

Оставался только один возможный собеседник.

Коптельцев, однако, не растерялся. Не разозлился. Он только вынул платок и промокнул им лоб. Он выглядел так, будто ему нездоровилось. Большое жирное лицо его словно из последних сил держалось на черных, близко поставленных бровях да на выступавшем шишкой подбородке. Он опустил свое тело в кресло, помолчал. Полнота его сегодня показалась Зайцеву не здоровой, а бледной, с одышкой и испариной.

– Хорошо, – сказал он, записывая себе в блокнот полное имя Фирсова, год рождения и место работы. Зайцев бросал быстрые ответы. А сам внимательно наблюдал за Коптельцевым.

– Хорошо, – повторил он. И на миг прикрыл глаза, как будто его кольнула боль.

«Да что это с ним?» – отметил Зайцев.

Коптельцев открыл глаза.

– Раз ОГПУ, то он либо на Шпалерной… На Воинова, – тут же поправился он, быстро глянув на Зайцева: заметил ли тот оговорку – дореволюционное, не советское название улицы.

В глазах его мелькнула… опаска? Нет, тут что-то другое.

А Коптельцев тем временем перечислял:

– В Крестах тоже может быть. Или в Пересыльной. Вася, найдем. Я узнаю.

– Послушай, Александр Алексеич, – заговорил Зайцев. Тон и быстрые действия Коптельцева развеяли опасения, даже приободрили его. «Я ведь не враг», – захотелось сказать ему. Но вместо этого он сказал: – Тут еще какая штука.

И рассказал об убийстве Фаины Барановой. О том, что между делами, возможно, есть связь.

Коптельцев сидел, сцепив руки на столе перед собой. Он помолчал, разглядывая свои большие пальцы, будто не вполне узнавая.

– Что скажешь? – не выдержал Зайцев.

– Вася, не распыляйся.

– То есть как?..

– То есть так! Товарищ Киров крайне заинтересован в быстром и успешном расследовании убийства в Елагином парке. В ответах. А вовсе не в изысках твоей умственной деятельности и нюансах. В точных и ясных ответах!

– Но ведь эти, как ты говоришь, нюансы…

– Болтовня! – стукнул Коптельцев по столу пухлыми ладонями. – Нам выделены исключительные ресурсы. И как я буду отчитываться перед Смольным? Ура, товарищи, раскрыли убийство какой-то там бухгалтерши, причем давнее и в архив подшитое? А с Елагиным, мол, извольте подождать, пока наш товарищ Зайцев плетет умственные кружева.

– Чем же эта бухгалтерша хуже? – с вызовом поинтересовался Зайцев. – Разве советский закон не один для всех?

Коптельцев издал тюлений вздох:

– Если надо такое объяснять, значит, объясняться бессмысленно.