Я обнаружила это во время избирательной кампании 2007 года, когда узнала о тяжелой болезни его матери: он просил меня позвонить ей — вместо него — и справиться о ее самочувствии. Он избегает плохих новостей, для него это тяжелый шок.

В то время я была знакома с его матерью Николь только по телефону. За несколько лет до этого мне нужно было написать для «Пари-Матч» биографическую статью о Франсуа. Он рекомендовал ей меня, и она согласилась рассказать о сыне. Между нами сразу возникли доверительные отношения, она охотно говорила о нем. В той статье я написала, что Франсуа Олланд «ненормально нормален»…

В 2006 году он просил меня позвонить его матери и… посвятить ее в историю нашей любви. Сам он не осмеливался на такое признание. Это особый момент в жизни! Разговор проходит хорошо. Николь счастлива счастьем сына, тем более что ее отношения с Сеголен Руаяль в эти годы не всегда были безоблачными. В течение всей кампании 2007 года я звоню ей почти ежедневно.

Летом того же 2007 года я встречаюсь с его родителями. Они принимают меня с распростертыми объятиями. Однако болезнь Николь неумолимо прогрессирует. И чем хуже ее здоровье, тем труднее Франсуа заставить себя позвонить матери. Мы ездим к ним в Канны на выходные. Конец ее жизни ужасен. Ей ничем нельзя помочь, остается лишь ждать неизбежного конца.

Николь много раз подолгу лежала в больнице, но теперь находится дома. Филипп, старший брат Франсуа, проводит ночи у постели матери. Мы сменяем его, когда приезжаем, но это ничтожная помощь в сравнении с тем, что ему приходится выносить в будние дни. Мы спим в комнате Николь, рядом с ней. Хотя какой там сон, — мы лежим, слушая ее хрип и спрашивая себя при каждом ее вздохе, не последний ли он. Она иссохла вконец, кожа растрескалась.

Франсуа просит меня смазать ее увлажняющим кремом: стыдливость мешает ему сделать это самому, он не может заставить себя прикоснуться к телу, которое его выносило. Я исполняю его просьбу, и он говорит:

— Я никогда тебя не брошу, ты так заботишься о моей матери.

Эти слова трогают меня, но и удивляют. Для меня вполне естественно заботиться о матери человека, которого я люблю. Я чувствую неразрывную связь между этими двумя существами.

Однажды Филипп звонит нам и просит приехать как можно скорее. Он убежден, что конец близок. Насколько я помню, это было в среду. Но Франсуа занят, он решает дождаться субботы, а заодно уговорить своих детей в последний раз навестить бабушку. Двое из них соглашаются — при условии, что меня там не будет. Официальный разрыв их родителей произошел всего несколько месяцев назад, и рана еще слишком свежа. Что ж, я устраняюсь, уступив им место.

Рано утром в субботу звонит телефон. Николь скончалась. Слышу в трубке рыдания Филиппа. Франсуа тоже плачет. Дети отменяют свою поездку, и теперь я могу сопровождать его, чтобы поддержать у смертного одра матери, которую он так любил. А через три дня меня не допускают на кремацию: дети Франсуа наконец-то выбрались в Канны.

Никогда не забуду лица Франсуа, когда он вернулся на улицу Коши. Он предупредил, что привезет урну с прахом матери: она будет захоронена на парижском кладбище. Я покупаю пять букетов белых цветов и расставляю их на комоде, который нам подарила Николь, вокруг ее фотографии. Это нечто вроде алтаря, где ее урна будет стоять два дня, в ожидании погребальной церемонии. Франсуа звонит в дверь. Коробка с урной лежит в обыкновенном целлофановом пакете из супермаркета. Невозможно описать его лицо — я никогда ни у кого не видела такого выражения. Искаженное… нет, это слишком слабо сказано. Он выглядит как человек в шоке, убитый, опустошенный.

Его очень тронули приготовленные мной цветы. На следующий день мы вместе едем организовывать похороны, встречаемся со священником, определяем место захоронения на кладбище Сент-Уан. Я пока еще не знаю, разрешат ли мне присутствовать на этой церемонии. До сих пор дети Франсуа отказывались встречаться со мной.

Не смею задать этот вопрос Франсуа: боюсь, что меня снова отстранят, что я не смогу быть в этот момент рядом с ним. Но поскольку сам он молчит, мне приходится заговорить с ним на эту тему. Как всегда, он выражается уклончиво. Только и говорит, что для него было бы вполне естественно, если бы я там была. Итак, мое присутствие продолжает создавать проблему для его детей. Их приезд стоит под сомнением до последней минуты. Войдя в церковь, Франсуа говорит мне:

— Семья будет там, слева, а ты сядь с правой стороны.

Значит, наша пара к семье не относится? Для меня это жестокий удар. Но речь идет о похоронах его матери, и я не имею права ставить его в неловкое положение. Таким образом, я сижу одна в правой половине церкви. Франсуа выходит, чтобы встретить детей. А я не могу понять, как мне себя вести. После нескольких долгих минут он возвращается с ними, со всеми четырьмя, печальный и в то же время счастливый. Он скорбит о матери, но бесконечно счастлив, что его дети здесь, что они согласились войти в церковь, невзирая на мое присутствие. По окончании церемонии он игнорирует меня, не знакомит с ними. Я сама подхожу к ним, чтобы выразить сочувствие. Они не отталкивают меня. Старшая дочь даже соглашается прийти на поминальный обед на улицу Коши, вместе с другими, дальними родственниками Франсуа, которых я до сих пор никогда не видела. Этот печальный день станет началом примирения.

В эти траурные дни меня живо трогает горе Франсуа. Я, мать троих сыновей, потрясена тем, что мужчина пятидесяти семи лет так остро переживает смерть матери. И в то же время я инстинктивно чувствую, что отныне он будет ощущать себя избавленным от проницательного взгляда, от суждений матери, которых всегда страшно боялся. А ведь как она его любила! И при этом никто не ставил его перед таким беспощадно правдивым зеркалом, как она. Смерть родителей выдвигает нас на передний край, оставляя каждого наедине со своим уделом. Она для нас и горе, и освобождение.

Но это не мешает Франсуа в день своего избрания вспоминать о Николь — в первую очередь о ней. Каждый год, при тайном содействии его секретарши, я записываю назначенный час в его органайзере и покупаю цветы. Мы едем на кладбище рано утром, когда ни один папарацци не может испортить нам этот момент. Всякий раз, приезжая туда, я оставляю его одного перед могилой той, что подарила ему жизнь и, более того, радость жизни.

О чем он думает в такие минуты? Наверняка о том, что всем обязан ей. О том, как ему не хватает ее присутствия в судьбоносные моменты его жизни. Я вспоминаю наши долгие беседы с Николь в начале ее болезни; она говорила о том, какие надежды возлагает на наш союз. И произнесла тогда чудесную фразу:

— Мне пришлось ждать больше пятидесяти лет, когда же мои сыновья наконец так пылко влюбятся.

В то время Филипп тоже вторично женился — на Каролине.

Умирая, Николь сказала:

— Я ухожу счастливой, потому что мои дети сами счастливы.

И в день, когда Франсуа стал президентом, он, конечно, думал о ней.

После такого безумного дня нужно поспать. Начиная с первого тура выборов наши ночи были так коротки, дни так загружены, что мы оба падаем от усталости. И это не считая обычной бессонницы, не всегда одновременной. Франсуа просыпается каждую ночь еще со времени праймериз. Его сон с тех пор полностью нарушен. Он, который ни с кем не делится своими страхами, по ночам дает им себя захлестнуть. Во-первых, он боится проиграть. Во-вторых, боится ответственности в случае победы. В-третьих, знает, что любое внешнее событие может повлиять на результат. Словом, ни в чем нельзя быть уверенным до наступления дня X.