Это было настолько жутко, что у меня пальцы онемели.

— Ох, доктор Рихтер, — вздохнул Виланд. Приблизился ко мне вплотную — но вместо того, чтобы бросать петлю, осторожно заправил прядку волос за мое правое ухо.

От его пальцев веяло теплом. Это было далекое, почти потерянное воспоминание: вот я, совсем еще юная, стою у окна в университете, и Курт подходит ко мне и точно так же убирает прядку волос мне за ухо.

Господи, как же давно это было! Я была уверена, что забыла и свои чувства, и память, и боль, что ушли пятна солнечного света на стене, и мое простое и немодное светлое платье, и ту легкость, которая тогда наполняла мое тело и душу.

Все забылось — и все вернулось. Нахлынуло и смяло, сделав меня маленькой и слабой.

— Дело не в этом, Инга, — негромко произнес Виланд — так, словно хотел признаться в чем-то, и необходимость этого признания причиняла ему невыразимую боль. Мне захотелось закрыть ему рот ладонью, чтобы он молчал — да только руки не слушались.

Но он ничего не успел сказать. Гостиницу сотряс грохот, и дверь в наш номер сорвало с петель.

— Инга!

Мир наполняло негромкое шуршание морских волн и прохладный запах соли и водорослей. Волны набегали на берег и отступали, чтобы вскоре вернуться. Здесь было настолько спокойно, что я хотела остаться тут навсегда. Пусть будет море, и волны, и берег, и ни капли горя…

— Инга! Инга, очнись!

Это был не голос — это чужая тревожная мысль откуда-то проникла в мою голову. Заскулив от боли, я содрогнулась всем телом, и меня выбросило в гостиничный номер, на новенький ковер. Но если несколько мгновений назад здесь царило солнечное утро, то теперь в номере была непроницаемая тьма.

Рука Виланда стиснула мое запястье, и я услышала его голос:

— Инга, очнись. Инга!

— Почему… — рот наполнило отвратительной горечью, горло пересохло, и каждый звук приносил боль. — Почему здесь так темно?

— Это Сумеречник, — услышала я, и в ту же минуту Виланд подхватил меня и прижал к себе так крепко, что какое-то время я улавливала гулкое биение его сердца.

Тьма вокруг нас постепенно обретала форму. Теперь в ней ворочалось что-то тяжелое — я чувствовала его злобу. Мы были живыми — а оно ненавидело все живое и стремилось только к одному: жрать. Из мрака вынырнуло что-то похожее на сморщенные щупальца, усеянные десятками блестящих черных глаз, и я почувствовала, как что-то хлестнуло меня по боку.

Ткань пиджака с треском разорвалась, и кожу опалило болью. Мне почудилось, что злобная тьма рассыпалась язвительным смехом.

— Держись, — шепнул Виланд, и во тьме вспыхнул свет.

Сумеречник был похож на огромного осьминога — конечно, если бывают осьминоги с раздвоенной головой и чуть ли не сотней клубящихся щупалец. Свет не пришелся ему по нраву: Сумеречник разразился пронзительным тонким воплем, вскинул все свои щупальца, и я увидела, как в них открылось множество ртов, в которых теснились кривые иззубренные зубы.

Я бы заорала от ужаса, да голос куда-то пропал. Так я и смотрела на раззявленные пасти и извивающиеся щупальца Сумеречника, пока Виланд вдруг не развернул меня к нему лицом и не выдохнул:

— Держись. Все будет хорошо.

Хорошо? Да неужели! Пока было похоже на то, что Виланд собирался скормить меня этой дряни.

Еще одно щупальце выстрелило от Сумеречника в мою сторону, и в тот же миг я почувствовала, как что-то обжигающее наполняет меня и рвется вперед, к чудовищу. Энергия, которую выпустил Виланд, была такой, что на мгновение я ослепла и оглохла.

Все охватило ревущей зеленью огня. Сумеречник заверещал, отбиваясь от языков пламени, и комнату наполнило омерзительной вонью. Еще мгновение — и осьминог надулся и с грохотом разлетелся во все стороны горелыми клочьями плоти.

Я обмякла в руках Виланда, и он осторожно опустил меня на ковер и почти рухнул рядом.

— Живы? — услышала я и откликнулась:

— Жива…

Гостиничный номер снова наполнял яркий свет летнего утра. Я устало посмотрела по сторонам: весь номер был покрыт вонючими плевками черной жижи — вот и все, что осталось от Сумеречника.

— Откуда он тут взялся? — спросила я. Перед глазами до сих пор стояли бесчисленные щупальца, глаза, рты. Я и предположить не могла, что в мире может существовать что-то подобное. А Виланд, похоже, встречался с этой пакостью не раз и не два.

— Понятия не имею, — ответил Виланд, устало смахивая со лба прилипшую черную жижу. — Но мне это не нравится. И вы правы, нам лучше отсюда уйти.

Но уйти мы не успели. Едва только Виланд помог мне подняться на ноги, как в номер ввалилась целая компания. Возглавлял ее наш знакомец, регистратор, только теперь в нем не было ни капли давешней угодливости, лишь нетерпение.

— Ну как я и говорил! — воскликнул он. — Этот носатый — инквизитор. Баба — ведьма. Уровень Гаус, не меньше! И работают в связке.

Я почувствовала глубокое, почти детское разочарование. Откуда этот невзрачный тип так хорошо во всем разобрался? Откуда он так хорошо знает уровни ведьм? Один из его спутников протянул было ко мне руку, но Виланд негромко произнес:

— Только тронь. Сломаю.

Руку тотчас же убрали. Виланд говорил так, что было ясно: он слов на ветер не бросает и готов бороться до конца. Все четверо спутников регистратора дружно сделали шаг назад.

Разумно. С человеком, который размазал Сумеречника по стенам тонким слоем, надо держаться именно так: осторожно и уважительно. Регистратор это прекрасно понимал, потому что прошел в комнату, плюхнулся в кресло и произнес:

— Ты зачем Сумеречника-то разорвал? Ну выдрал бы ему пару щупалец, и хватит. Отросли бы… Где теперь нового брать?

Виланд развел руками. Встал так, чтобы закрыть меня от незваных гостей.

— Ну извини. Не знал, что это твой питомец.

— Пито-омец! — передразнил регистратор. — Он хренову тучу денег стоит!

— Так какого хрена ты его на нас напустил?

Регистратор фыркнул.

— А надо было проверить, откуда вы такие красивые к нам нарисовались! Она — та ведьма, которую все ищут. А ты кто такой, родное сердце?

Я невольно дотронулась до лица. Оно все еще принадлежало Кларе ван Хутен. Как, дьявол его побери, администратор понял, что дело нечисто?

— Крокодил тебе родное сердце, — презрительно произнес Виланд и дернул головой. В ту же минуту меня качнуло так, что я с трудом устояла на ногах, а опомнившись, увидела, что Виланд вернул нам собственный вид.

— Чего сразу крокодил-то? — поинтересовался регистратор и, всмотревшись в Виланда, вдруг осклабился и произнес: — А, ну точно. Инквизитор, — он пощелкал пальцами и добавил: — Ты этот, Выродок Виланд. А ты… — он оценивающе посмотрел в мою сторону и сказал: — Да, уровень Каппа. Без печати. Ну не зря тебя все так ищут.