и непознаваемого Бога. Позднее Лютер вспоминал, что его страх перед суровым непознаваемым Богом был так велик, что он боялся вкушать хлеб во время причастия в церкви.

В июле 1505 года Лютер покидает Эрфуртский университет и поступает в монастырь ордена августинцев, в котором он проводит несколько лет, после чего получает должность преподавателя богословия в университете Виттенберга. К этому времени идеи гуманизма распространяются за пределы Италии на север во Францию, Германию, Англию и исторические Нидерланды[193], где их самым влиятельным проповедником становится Эразм Роттердамский (1469–1536), которому суждено было стать еще одним интеллектуальным столпом Реформации. Незаконнорожденный сын священника и дочери врача, Эразм рано осиротел и воспитывался опекунами, которые отдали его учиться в школу при Братстве общей жизни – религиозной общине, основанной в XIV веке и исповедовавшей апостольскую бедность. В возрасте 25 лет он поступает в августинский монастырь и принимает сан священника, однако, пресытившись монастырской жизнью, отправляется в Париж, чтобы продолжить образование и получить степень бакалавра богословия. Здесь складывается его собственное понимание гуманизма, менее эгоцентричное и более приземленное, в отличие от взглядов его итальянских единомышленников. По сравнению с итальянскими приверженцами номинализма Эразм больше полагается на Священное Писание и, подчеркивая человеческое в образе библейского Иисуса, тем самым противопоставляет его образу непознаваемого Бога, созданного номиналистами. Однако он согласен с итальянскими гуманистами в том, что человек может прийти к Богу лишь через самопознание. Эта идея была ненавистна Лютеру.

Вслед за Блаженным Августином Лютер считает человека недостойным познания, ибо человечество есть скопище грехов. Влияние номинализма Оккама чувствуется в утверждении Лютера о том, что «естественное состояние мира – хаос и смятение», ведь «Бог по своей природе велик, непостижим и безмерен… Человеку не дано видеть его, ибо, как сказано в Писании, «человек не может увидеть Меня и остаться в живых»[194][195]. Лютер отвергал как дух созидания, свойственный итальянским гуманистам, который помогал им побороть страх перед непознаваемым Богом номинализма, так и смягченный гуманизм Эразма, в частности его убежденность в том, что разум и познание себя могут привести человека к Богу. Напротив, он утверждал, что всемогущество Бога несопоставимо со свободной волей человека. Для Лютера судьба каждого, независимо от того, чего он заслуживает, рая или ада, предопределена Богом еще до рождения. Набожными и благочестивыми люди становятся не по своему выбору, а потому что такими их создает Всевышний, руководствуясь своей непостижимой мудростью. По мнению Лютера, не человек избирает следовать путем веры, а Бог дает ему веру в знак своего благоволения.

НАУКА И КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Во многих отношениях встреча с непознаваемым и всемогущим Богом, каким его видел Оккам и последователи номинализма, не сулила верующим ничего хорошего. Что им оставалось делать? Для начала, они могли, как и раньше, слепо полагаться на авторитет церкви, не доверяя разуму. Неудивительно, что такой подход был в итоге избран католической церковью, которая всячески избегала каких бы то ни было заигрываний с номинализмом, сохраняя приверженность традициям философского реализма и образу милосердного Бога, которого проповедовал Фома Аквинский. Кстати, церковь и сейчас придерживается этой позиции.

В остальных случаях можно было принять всемогущество Бога и не придавать значения непознаваемой стороне его природы, на которой настаивали номиналисты. Однако это обрекало человечество на существование в потемках непознаваемости Бога – в мире, лишенном смысла. Выход из этой ситуации, предложенный гуманистами, в частности представителями итальянского гуманизма во главе с Петраркой и, в меньшей степени, Эразмом Роттердамским, состоял в том, чтобы возвысить человека до уровня полубога и тем самым наполнить мир новым смыслом. Наконец, был и третий путь, предложенный Лютером, который призывал обратиться к Священному Писанию как единственному мерилу истины и источнику смысла бытия.

Ни один из трех вариантов не давал исчерпывающих ответов. Каждое из этих направлений представляло собой наспех состряпанную теорию, которая какое-то время эксплуатировала номиналистическую идею Бога в своих целях, а затем забывала о ней. Впоследствии никто из сторонников Ренессанса или Реформации так и не принял Уильяма Оккама всерьез. Он был для них как тот друг из детства, который рассказал, что Санта-Клаус на самом деле не существует. Вы не можете не считаться с этой новой правдой, однако в глубине души осознаете, что из-за нее мир перестал быть волшебным, как раньше. И вы больше не хотите дружить с этим умником, который так безжалостно раскрыл вам глаза на правду.

Как бы то ни было, я полагаю, что идеи Оккама оказали влияние не столько на философию и теологию, сколько на науку, которая возникла в этом интеллектуальном водовороте. Более минималистическая философская основа лютеранства, охотно принявшего принципы «нового пути» (в том числе отделение науки от философии), во многих отношениях была ближе к эмпиризму современной науки. Например, наставник Лютера в Эрфуртском университете Бартоломей Арнольди[196] утверждал, что научные догадки следует проверять на опыте и посредством рационального восприятия, в то время как в теологии знание приходит через Божественное откровение Священного Писания. Лютеранство также впитало здоровый скептицизм по отношению к тому, что они считали плодами человеческого воображения, например увлеченность мистикой и оккультизмом, которые были свойственны гуманизму юга. Хотя гуманисты севера не проявляли интереса к науке, предпочитая искать истину в священных текстах, это не помешало формированию культурного слоя, ставшего благоприятной почвой для развития науки.

По иронии судьбы именно гуманизм Ренессанса произвел на свет виднейшего представителя своего времени Леонардо да Винчи – итальянского ученого-энциклопедиста. О значимости его вклада в науку можно судить по его знаменитым кодексам. Уникальное наследие да Винчи в области искусства, науки и инженерного дела, а также его скептическое отношение к псевдонаукам того времени, таким как алхимия и астрология, могли бы ускорить начало промышленной революции, которая случилась бы уже в XVI веке. Однако Леонардо никогда не издавал свои дневники, и при жизни никто, кроме него, их не читал. Те, кому попали в руки кодексы Леонардо после его смерти, восхищались ими как предметом искусства, однако не могли оценить их научное содержание. Гуманисты южного Ренессанса не обладали интеллектуальным потенциалом Леонардо, их не интересовало естествознание, и они не принимали всерьез бритву Оккама – куда больше их привлекал оккультизм.

Итак, лютеранство с его полным безразличием к науке, с одной стороны, и увлеченность гуманистов ритуалами и заклинаниями – с другой никак не способствовали научному прогрессу. Однако неожиданное стечение обстоятельств, благодаря которому сложился творческий союз каноника-гуманиста, служившего в соборе в католическом Кракове, и ученого из лютеранского Виттенберга, подсказало простой выход из этой непростой ситуации.

Часть II

Приоткрывая завесу тайны

7